Рыцарь курятника - Эрнест Капандю

Все собравшиеся в Зеркальной гостиной медленно подошли и выстроились в иерархическом порядке: старшие по званию – впереди. Затем все вошли в комнату без малейшего шума и не говоря ни слова.

Королевская спальня в Шуази была высока, обширна и великолепно меблирована, как все комнаты в ту эпоху, когда вкус к хорошей мебели еще не был утрачен. Спальня была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была обтянута той же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. С двух сторон этой балюстрады стояли два пажа; двое других стояли напротив кровати, в амбразуре окна. С двумя пажами, стоявшими у дверей, это составляло шесть пажей – установленное число для спальни короля. Начальником этих пажей был дежурный камер-юнкер.

В головах кровати, справа, стоял главный камердинер.

В этот день дежурил Бине. Впрочем, он дежурил почти каждый день, потому что без него король обойтись не мог, и трое других главных камердинеров попросту даром получали жалованье. Восемь простых камердинеров стояли в спальне, ожидая приказов Бине.

С другой стороны кровати стоял Пейрони, хирург короля, который с Кене, доктором, должны были всегда присутствовать при пробуждении короля. За балюстрадой стояли еще цирюльник, два лакея и два гардеробмейстера.

Король встал, и два пажа подали ему туфли. На низкий поклон придворных король ответил любезным кивком. Глубокая тишина царила в комнате. По законам этикета, никто не должен был заговаривать с королем. Людовик XV имел привычку, очень удобную, впрочем, для придворных, каждое утро произносить одну и ту же фразу, обращаясь то к одному, то к другому из придворных. Эта фраза была следующая:

– Ну и что? Сегодня вы расскажете мне что-нибудь новое и забавное?

В это утро король обратился со своим вопросом к маркизу де Креки.

– Государь, – сказал маркиз, – мне трудно отвечать вашему величеству, зато аббат де Берни приехал из Парижа и уверяет, что с ним случилось самое странное, самое удивительное, самое горестное и самое неприятное происшествие…

– Пусть он нам скорее об этом расскажет! – перебил король.

Придворные расступились, дав место аббату, который стоял смиренно в стороне, в глубине комнаты.

– Ну и что? Сегодня вы расскажете мне что-нибудь новое и забавное, аббат? – продолжал король.

– Государь, – сказал Берни, – самое удивительное и самое неприятное происшествие…

– Государь, – перебил Ришелье, улыбаясь, – сжальтесь над плачевной физиономией этого милого аббата. Он сам признается, что заслужил эшафот!

– Эшафот?! – повторил король.

– Да, государь.

– Каким образом?

Берни поднял руки к небу, потом подбежал к королю и бросился к его ногам.

– Государь! – вскричал он. – Помилуйте меня!

– Помиловать?! – повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази.

– Да, государь, помилуйте!

– Кого?

– Меня!

– Но что вы такого натворили, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом?

– Ах, государь! Если бы только это!

– Как – «только это»?

– Государь! Речь идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось с мной!

– Встаньте, аббат!

Берни повиновался:

– Простите меня, ваше величество!

– Но что такое случилось?

– Ах, государь! Со мной произошло нечто ужасное. Моя жизнь в руках вашего величества!

– Еще раз объяснитесь, аббат, я слушаю.

– Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке…

– Чтобы не предаваться светской жизни, аббат?

– Да, государь, и для того, чтобы заняться приготовлением того вкусного блюда, которое я имел честь накануне готовить вместе с вашим величеством[9].

– Я был погружен в гастрономические размышления, – продолжал аббат, – когда курьер принес мне письмо от моего дяди, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте. Дядя писал мне, что он едет в Париж, и просил встретить его у Сен-Мартенской заставы. Этот дядя чрезвычайно богат, и, хотя он никогда не был щедр к своему бедному племяннику, я счел своим долгом выехать к нему навстречу…

– До сих пор в вашей истории нет ничего страшного, – сказал король.

– Увы! Государь, я еще не кончил.

– Продолжайте!

– Я поехал в Париж и остановился в гостинице, напротив заставы. Время проходит – дядя не приезжает. Наступала ночь, а его все не было. Я расспросил в гостинице, не видал ли кто-нибудь, чтобы в Париж въехал каноник в карете. Я подумал тогда, что дядю что-нибудь задержало в дороге и что он приедет в Париж на другой день…

– Благоразумное рассуждение, – сказал Людовик XV, подставляя свою голову только что вошедшему парикмахеру.

На короле был просторный пеньюар, весь обшитый кружевами. Парикмахер подал королю бумажную маску для предохранения от пудры.

– А что ваша дочь, Доже? – спросил Людовик XV.

– Ей лучше, государь, гораздо лучше! – отвечал знаменитый парикмахер.

– Кене мне говорил. Скажите ей, что я принимаю в ее судьбе самое живое участие, Доже. Когда она будет в состоянии сесть в экипаж, пусть съездит к королеве и к принцессам.

– Ах, государь, – сказал парикмахер с волнением, – верно, вашему величеству угодно, чтобы Сабина выздоровела еще скорее.

Людовик XV, предоставив себя стараниям знаменитого парикмахера, обратился к аббату де Берни:

– Продолжайте, аббат, я слушаю.

– Убежденный, что дядя мой, каноник, приедет в Париж на другой день, – продолжал аббат, – я решил вернуться домой. Камердинер мой доложил мне, что какой-то человек, таинственной наружности, два раза приходил спрашивать меня и не сказал, как его зовут. Я тотчас же подумал, что его прислал мой дядя. Но я ошибался. Человек этот появился, смиренно поклонился мне и объявил шепотом и с большими предосторожностями, что он желает говорить со мной наедине.

– Это очень интересно, – прошептал король.

– Я повел его в мою комнату. Как только мы остались одни, он вынул из кармана запечатанный конверт и подал его мне со словами: «От начальника полиции». Я имею честь коротко знать месье Фейдо де Марвиля, – продолжал аббат, – и очень его люблю, но, какую привязанность ни чувствовали бы мы к начальнику полиции, его имя, произнесенное третьим лицом, особенно если это лицо имеет зловещую наружность, никогда не бывает приятно слышать; невольно дрожишь, хотя грехов за собой не знаешь. Я взял письмо, распечатал его, прочел и вскрикнул от удивления.

– Что же заключалось в этом письме? – спросил король.

– Это было приглашение немедленно явиться по очень важному делу. Внизу меня ждала карета, и я поехал. Я нашел месье Фейдо де Марвиля в самом веселом расположении духа. Он рассказал мне, что только что он произвел самый трудный и самый важный арест в своей жизни. Я посмотрел на него с удивлением, не понимая, зачем он прислал за мной. Он улыбнулся, угадав, что происходило во мне. «Вы мне нужны», – сказал он. «Для чего?» – спросил я с некоторым беспокойством, потому что я никогда не любил вмешиваться в таинственные приключения полиции. «Чтобы помочь мне в том самом аресте», – отвечал он. «Каким образом?» – спросил я с еще большим опасением. – «Тот, кого я арестовал на Пантенской дороге в ту минуту, как он въезжал в Париж, выдает себя за вашего родственника!» – «За моего родственника? – вскричал я. – Уж не за дядю ли?» – «Вот именно». – «И вы его арестовали?» Я находился в изумлении, близком к помешательству. «Вы арестовали моего дядю, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте!» – вскричал я. «Я арестовал того по крайней мере, который носит этот титул и это имя», – отвечал начальник полиции. «Но зачем?» – «Потому что он украл и то и другое». – «Мой дядя украл свой титул и свое имя?» – «Больше того! Тот, о котором я говорю, украл даже степень родства той, о которой говорите вы». – «Но о ком же говорите вы?» – закричал я. «О том, кто убил аббата де Ронье и присвоил себе его имя и его титул». – «Ах, Боже мой! – пролепетал я. – Мой дядя умер!»