Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки - Лев Яковлевич Лурье

хотеть победить. То есть не со злым нетерпением относиться к жизни, а всё так и есть, и это – нормально. В ней [жизни] можно найти все».

Но хипповское непротивление наталкивалось на глухую злобу власти, привыкшей уничтожать все, выходящее за рамки спущенных сверху стандартов.

Сергей Семенов: «Если милиционер подошел к тебе, забрал паспорт и сказал: „Пошли, все”, ты там в „Пятерке” или в „Яблоньке”, тебя там будет колбасить по страшной силе, ты будешь сидеть в аквариуме и проходить процедуру, как это у них называется, „пробитие по ЦАБу – Центральному адресному бюро”. И когда тебе там скажут „привет”, ты можешь совершенно спокойно получить свой паспорт, тебе запишут очередную строку в черную книгу и так далее».

Екатерина Борисова: «Людям заламывали руки, отнимали диски, царапали гвоздем иногда. Били. Это было непонятно, это было глупо, абсурдно и идиотически. Поэтому люди сбивались в кучу, чтобы чувствовать: и я в здравом уме, и он в здравом уме, и она в здравом уме, нас много в здравом уме, это вот мир сошел с ума, но нас тоже есть какое-то количество».

«Сайгон» 80-х формировался поколением 1960-х годов рождения, поколением, выросшим на англоязычном роке.

Михаил Борзыкин: «С восьмого класса в школе мы уже играли „Битлз”, и нам это позволялось, так как школа была английская, директор поощрял, и несколько английских песен можно было играть: и мы, конечно, и Rolling Stones и Beatles играли, будучи 16-летними ребятами».

Алексей Рыбин: «Мы слушали музыку „Битлз”, не зная ни одного слова по-английски, кроме слова love, допустим, или tomorrow, yesterday, и понимали абсолютно всё, и готовы были общаться, и могли общаться с людьми, которые живут в Париже, в Лондоне, в Мюнхене, в Нью-Йорке – где угодно. Общаться абсолютно на равных, понимая, о чем мы говорим. У нас были общие темы для обсуждения, и нам даже язык был не нужен. Это универсальный язык, это эсперанто. Люди вот изобретали эсперанто, а оно уже, собственно, уже изобретено».

Первые ленинградские рок-группы копировали, снимали один в один западные оригиналы. Лидеры ленинградского русскоязычного рока начала 70-х: «Санкт-Петербург», «Россияне», «Аргонавты», «Кочевники», «Мифы».

Александр Старцев: «То, как играли «Мифы», – это была фантастика. Когда они, Барихновский с Даниловым приходили в зал: „Так, отключить все, включить два микрофона и два кабеля, остальное всё отключить”. Они звучали. Они единственная группа была, которые звучали».

А мне всегда чего-то не хватало

Возле кафетерия «Сайгон».

Если ты как тень Там весь рабочий день,

Значит, в чём-то сильно убежден.

Я принадлежу к иному типу —

Мне милее сельский пейзаж:

Летняя гроза…

«Мифы», «Деревня»

Прорыв произошел в 70-х, с появлением группы «Аквариум». Абсурдистские иронические тексты Гребенщикова выгодно отличались от привычного сплава гормональной юношеской лирики и попыток переложить на русский язык песни Леннона.

Михаил (Фан) Файнштейн: «В конце 70-х начали приезжать люди из разных регионов нашей страны, которые, действительно, услышав песни „Аквариума”, решили, что герменевтическое знание заложено именно в источнике этих произведений. Тогда информация не распространялась таким образом, как сейчас, через Интернет или по радио – и ничего нельзя было узнать, и приезжало много людей. И был человек, в частности, который привез рюкзак книг, которые он мелким каллиграфическим почерком переписал сам».

Дмитрий Шатии: «О том, что есть Гребенщиков, я узнал, когда увидел в первый раз их на ступеньках Инженерного замка, там они сидели все с такими длинными волосами, дудочки какие-то там, гитары. Очень живописная была такая компаша, девушки какие-то там красивые, хиппаны такие».

Михаил Борзыкин: «Я несколько лет был поклонником этой группы, каждое слово обсуждалось на кухне как кроссворд, из серии „Что же он хотел сказать?”. Потом догонялся Гребенщиков, ему в лоб задавался этот вопрос, и он говорил: „Да ничего я не хотел сказать, как хотите, так и понимайте”. Чем ставил нас еще в большее замешательство. В результате он превращался в совершенно таинственную фигуру, что и соответствовало нашим ожиданиям».

Некоторым людям свойственно петь,

Отдельным из них – в ущерб себе.

Я думал, что нужно быть привычным к любви,

Но пришлось привыкнуть к прицельной стрельбе.

Я стану красивой мишенью ради тебя;

Закрой глаза – ты будешь видеть меня, как сны;

Что с того, что я пел то, что я знал?

Я начинаю движение в сторону весны.

«Аквариум», «Движение в сторону весны»

Михаил (Фан) Файнштейн: «Борис Борисович отличался тем, что он знал английский язык со школы, и у него были знакомства в различных слоях ленинградского бомонда. Он был первым из нашей компании, который нашел Толкиена и посоветовал читать. Переводов не было, приходилось читать в оригинале, а там наворочено так, что не очень просто было читать. Кстати сказать, впоследствии появился Майк Науменко, это группа „Зоопарк”, который заехал еще дальше – он взял Ричарда Баха и просто стал переводить на русский язык. Первым, кто перевел „Чайку” [„Чайка по имени Джонатан Ливингстон”], был как раз Майк Науменко.

Я слышал, эта болезнь называется склероз.

Но я еще не так уж стар, я до склероза не дорос.

Но я продолжаю забывать,

И когда я забуду все, тогда я начну вспоминать.

«Зоопарк», «Я продолжаю забывать»

В советское время, чтобы выступать публично, надо было получить определенный легальный статус – числиться за Ленконцертом или, на худой конец, за областной филармонией. Но тексты «Аквариума» не решился залитовать какой-нибудь чиновник.

Сползает по крыше старик Козлодоев,

Пронырливый, как коростель,

Стремится в окошко залезть Козлодоев

К какой-нибудь бабе в постель.

Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев…

«Аквариум», «Старик Козлодоев»

Поэтому приобретавшая всё большую и большую популярность группа выступала подпольно.

Всеволод Грач: «Снимался какой-то ДК, оформлялось всё это под какую-нибудь пионерскую, комсомольскую вечеринку, доставлялись какие-нибудь деньги директору – рублей сто, скажем. Впоследствии делались билеты: как правило, это была какая-нибудь разрезанная открытка с какой-то псевдопечатью. Таким образом, на один концерт я организовывал до 200–300 человек. Это была примерно половина, потому что появлялась проблема – параллельные билеты. Примерно каждый третий-четвертый концерт вязался: приезжали автобусы с ментами, забирали человек двести».

Я вырос в дыму подкурки,

Мне стулом была игла.

На «птичках» играл я в жмурки