Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

Шепшелев выдал мне марлевый мешок с перевязочным материалом, комплект шин, двое носилок. У меня их не было, ушли с ранеными. Пол-литра спирта недодал. Сказал, что уже использовали на поминках. Думаю, что и другим из нас столько же недодал за одно проведенное «мероприятие». Медикаменты уложил в вещмешок.

Направился к штабу в надежде найти машину нашу или выпросить какую-нибудь, чтобы отвезти медикаменты в роту. Думал о Майе. Вообще поймал себя на том, что она все больше и больше занимает мои мысли в любое время суток. Может, это и есть любовь? Влечение к женщине — это уже любовь? У Модзелевского с Панченко любовь? У Панченко, как я понял, это вынужденное. Ей нужно было хоть с кем-то быть, чтобы другие не приставали. А у Лени любовь? Ему хорошо, пока она рядом. Но зачем же он ее обижает, как она мне говорила? У Садовского с Ложкиной любовь? Садовский командир бригады. Молод, энергичен, по-мальчишески задорен, самолюбив. Ему подчинены все и вся. Командовать бригадой сложно, это большая ответственность. А тут еще и женщина понадобилась. Помеха ли она ему? Видимо, нет. Она ему подходит. Молодая, сравнительно красивая. Врач. И всегда рядом. Положение позволяет и условия — отдельная машина с будкой. Может, и поженятся. Так что же у меня к Майе? Не хочется, чтобы она сошлась с Максимовым. Это точно. Ревность? Не знаю, что это такое, но понимаю, что они не подходят друг другу. Были бы неестественными, противными их отношения при такой разнице в годах. Это я так думаю.

Вышел в расположение штаба. И надо же — навстречу идет Майя с санитарной сумкой в руке. От неожиданности я встал. Она меня еще не видела. Шла задумчивая, голова опущена. Все на ней аккуратно сидело: пилотка, гимнастерка, чуть укороченная юбка, сапожки хромовые, ремень. Залюбовался, сердце заколотилось, перехватило дыхание. Она меня заметила, подошла, раскрасневшаяся, возбужденная, засветились радостью глаза:

— Здравствуйте. Вот неожиданная встреча, хотя я вас ждала и даже задумывалась, почему не приходите.

Я смотрел на нее. Столько радости на лице, во всей фигуре. Положила руку мне на предплечье:

— Проводите меня, столько не виделись, поговорим. Как рада, что встретила. Как родному рада. А чего молчите?

Вокруг проходили красноармейцы, командиры, посматривали на нас, здоровались с доктором, она отвечала. Я видел только ее.

— Вы действительно рады встрече?

— Конечно, мы же друзья.

— Как вы сейчас, получили ли письма от родных?

— Получила письма от мамы. Жива, побаливает желудок — с питанием плохо. А как вы?

— Все нормально. Мать с сестрами и братом на Урале, узнал их адрес и написал им. Об отце ничего не знаю. Знаю, что вы благополучно перебрались через Волгу. За жизнь вашу уже не боялся, но боялся, что выскочите замуж.

— Замуж не выскочила, но все может быть.

— Вы от Максимова? — в упор спросил я.

— Да, — и как-то сникла.

— Пристает?

— Обхаживает.

— Скажите ему, что мы любим друг друга и поженимся. Он и отстанет.

— Дурной вы, опять за старое.

— Тогда я скажу ему.

— Нельзя. Он избавится от вас, переведет куда-нибудь в другую часть. Не буду вас впутывать. Как-нибудь сама.

— Последний раз предлагаю — распишемся, и пусть все знают. Другого выхода нет. К вам перестанут приставать и Максимов в том числе. Он же умный человек, поймет. Останемся живы после войны — разведемся. Каждый пойдет своей дорогой.

— Ну как так можно?

— Я не буду претендовать на близость, если не захотите, — как-то вырвалось у меня.

Она в упор уставилась в меня, и я увидел в ее глазах не то укор, не то презрение.

— Мы будем друзьями.

— Невозможно связать себя и вас связать. Садовский с Зоей, как муж и жена. Он обещал ей зарегистрировать брак. Но пока этого не делает, ибо невозможно это сейчас. Нет, нет, — решительно заявила она.

— Конечно, на самом деле вы за меня не вышли бы замуж. Я фельдшер, а вы врач. Неравный брак. Но я предлагаю фиктивный.

— Дело не в профессии, должности, а в человеке. Почему не понимают люди, что женщина не только предмет любви, наслаждения, а человек, и ей хочется, чтобы были просто человеческие отношения. Не будем более об этом. Чувствую, что поругаемся, а я этого не хочу. Останемся друзьями?

— Останемся друзьями. Можете рассчитывать на меня. Всегда буду рад быть полезным.

Мы уже подходили к медсанвзводу. Она остановилась. Я тоже. Она обхватила руками шею, чмокнула в щеку и отскочила, прежде чем я потянулся к ней руками и вообще успел что-нибудь сообразить.

— Спасибо, друг мой, я побежала, до встречи, — и скрылась за поворотом тропинки.

Я продолжал стоять, не понимая, как должен дальше относиться к этой женщине. Между нами лег какой-то холодок. Прощанием она его растопила. Ведь поцеловала меня. Пусть даже как мать ребенка. Пожелала остаться друзьями. Это не мало, но с женщиной это, по-видимому, невозможно. Навряд ли возможна только дружба между женщиной и мужчиной. Если даже очень уважают друг друга. Но и дружба с такой женщиной — большое счастье. А о большем и не мечтаю.

Пошел к доктору Гасан-Заде и попросил у него машину. Он разрешил отвезти медикаменты на санитарной машине медсанвзвода.

Продолжает идти к нам пополнение. В роту прибыли своим ходом 5 танков Т-60 для 1-го танкового батальона с полностью укомплектованными экипажами. В роте проходят они технический осмотр и обслуживание. Машины новые, в деле еще не были, как и члены экипажа. Далеко этим машинам до Т-34, которые себя так хорошо зарекомендовали.

Неприятный разговор опять произошел между командиром транспортного взвода старшим воентехником Манько и его помощником младшим воентехником Наумовым. Водитель Хайдаров пожаловался своему командиру Манько, что младший воентехник Наумов накануне у бригадных складов залез к нему в кузов, вскрыл ящик и взял самовольно пять банок мясных консервов, которые они привезли из армейского склада для бригады. При сдаче груза водителю было очень сложно оправдаться за вскрытый ящик перед начальником продснабжения, с которым ездил получать продукты. Он не выдал Наумова, сказал там, что никого не видел, и в то же время не хотел, чтобы о нем плохо думали.

Манько осудил Наумова, ругал, что позорится перед красноармейцами. Наумов ответил, что Манько не лучше его. Разница в том, сказал, что водители дают ему из поездок, а он сам взял. Склад, мол, не обеднеет. Наумов и раньше поступал только так, как ему было выгодно, и с другими не считался. В его поведении, поступках преобладал эгоизм, хамство — это были черты его характера, воспитания. Неприятно было общаться с ним, тем более иметь его в своем взводе заместителем.