Марина - Алия Амирханова

Клава встала со своего места и вышла из комнаты.

Её не было часа два. Марина не находила себе места. Она ходила из угла в угол и продумывала все варианты. «На крайний случай есть молочная кухня. Она, кстати, возле нашего дома при гастрономе. Правда, молока там нет. Придётся кефиром. Бедный ты мой сыночек. Мамка у тебя не молочная. Ну, что делать?.. А ты у меня богатырь, тебе много еды надо». Марина взяла сына на ручки и, прижав к себе, заплакала. Клава пришла с двухлитровой банкой молока и двумя бутылочками с сосками.

– Повезло тебе, Маринка. И молоко есть, и в аптеку я забежала: бутылочки вот купила.

– Клава, родная ты моя! Как я тебе благодарна! – Марина обняла соседку, которая была на десять лет старше её.

Вопрос с кормлением был решён. Субботу и воскресенье обошлись принесённым молоком, а дальше коллега Клавы, приносила по литру молока каждый день на работу. Сёмушке молоко понравилось. Он хорошо набирал вес и рост. Молоко сблизило Марину с соседкой, и та теперь частенько заходила к ней по вечерам просто поболтать. Жизнь продолжалась.

Регулярно Марина созванивалась с Лидией Яковлевной, узнавала новости об Эдуарде Петровиче. Хороших новостей пока не было, и это расстраивало и пугало Марину. Она понимала, что связь с Лёней возможна лишь через Эдуарда Петровича. А сейчас его жизнь висела на волоске. Её мучила мысль, что она никогда больше не увидит мужа, а сын – отца, и единственное, что успокаивало, так это то, что Лёня в безопасности. Сильно тосковала. Но эти страдания не шли ни в какое сравнение с тем волнением, которое она испытала, когда муж был в тюрьме.

Семочка рос спокойным мальчиком, и она приноровилась всё успевать. Больше всего Марина боялась заболеть сама, потому береглась с особым усердием.

У неё была чистота, сынок был ухоженным, и сама она не казалась измученной.

Марина была дома одна, когда раздался звонок в дверь.

– Кто там?

– Маринка, это я, Глеб.

– Глеб, как я рада!

Глеб держал в руках огромный букет алых роз.

– Это мне?

Марина опешила. Никогда в жизни ей не дарили такой прекрасный букет.

– Тебе.

Голос Глеба дрогнул, но Марина не заметила волнения мужчины, она сама была смущена.

– Спасибо. Какая прелесть! Проходи, Глеб.

Он разулся перед её дверью и вошёл в комнату.

Марина засуетилась, разыскивая вазу, которую так и не нашла. Налив в трёхлитровую банку воды, поставила в неё цветы. Затем поставила чайник и стала хлопотать, накрывая на стол. Слава Богу, обед в доме был. Для себя она готовила редко, но вот как раз вчера вечером муж Клавы с охоты принёс несколько уточек. Одну из которых Марина купила и вот сегодня приготовила из неё жаркое, которое ещё и сама не пробовала. Пока хлопотала со столом, Глеб стоял возле кроватки и смотрел на спящего Сёмушку. «Он не удивлён рождению ребёнка, значит, уже знал», – подумалось Марине. Глеб вообще ничего не говорил, ни о чём и ни о ком не спрашивал: ни про неё саму, ни про Лёню, ни сколько месяцев ребёнку. Просто стоял возле кроватки и смотрел на малыша.

– Марин, а что это возле кроватки бутылочка с молоком стоит? – наконец выдавил он из себя.

–У меня Сёма искусственник. Ему скоро два месяца будет. Молоко почти сразу пропало. Козьим кормлю: соседка приносит.

– Ясно.

Сели за стол. Глеб снова молчал. Марина стала уговаривать.

–Ты кушай, кушай.

Но Глеб словно не слышал её и вёл себя странно. Он заглядывал Марине в глаза, подолгу задерживал на ней взгляд, а она ничего особенного не замечала. Просто искренне была рада другу. Она сидела рядом с Глебом и, чтобы не разбудить Сёмушку, говорили тихо. Её усталые руки лежали на столе. Сама она любовалась букетом алых роз, которые благоухали своим ароматом по всей комнате.

– Какие у тебя красивые руки!..

– Скажешь тоже. Даже поухаживать за ними некогда. Стирка, глажка…

Марина была очень хороша собой. Красивые карие глаза, точёный носик, прямой лоб, волосы были собраны в хвост и подчёркивали длинную шею. Слегка завышенная талия платья ещё больше удлиняла стройные ноги. Ко всему прочему, у неё были красивые руки. Ей все об этом говорили, и Лёня тоже. И Глеб до него не раз восхищался её руками. Но всё как-то было прилюдно, по-дружески, и Марина не придавала его словам особого значения. Вот и сегодня: она положила руки на стол от усталости. Всего лишь. Прошло секунд десять, как Глеб вдруг взял её руки в свои и стал страстно целовать. Потом заговорил, не отпуская её рук, заглядывая в глаза.

– Маринка, любимая! Я люблю тебя! Я не могу без тебя жить. Я люблю тебя с того дня, как впервые увидел. И ничего не могу с собой поделать. Я боролся, честное слово, боролся со своим чувством, чтобы ты сама выбрала. Старался не навязываться, не давить. Но сейчас, когда ты осталась одна… Я не могу позволить тебе страдать! Я хочу быть твоей защитой. Заботиться о тебе, любить тебя. Позволь мне это сделать. Я занимаю высокий пост в министерстве, и ты будешь королевой. Я буду брать тебя с собой заграницу. Ты только согласись!

Глеб вдруг встал и, подняв Марину на руки, понёс на кровать. Только теперь она опомнилась и начала сопротивляться.

– Глеб, отпусти, пожалуйста! Я замужем. У меня ребёнок, муж. Отпусти. Я буду кричать!

А он целовал и целовал её.

Марина плакала, вырывалась. Наконец, изловчившись, сумела укусить его в плечо.

– Ай! Больно же! Насквозь прокусила, – Глеб на несколько секунд освободил хватку, и Марина, воспользовавшись этим, оттолкнула его и рванулась к двери. Открыла её, и сама встала в коридоре.

– Уходи немедленно, иначе я закричу. И больше не приходи. Я замужем.

– Знаем мы твоего мужа. Шпион проклятый! Ишь, мерзавец! Втёрся тебе, наивной дуре, в доверие. Так бы и вредил нашей стране, прикрываясь тобой. Хорошо, наши спецслужбы его быстро вычислили.

– Прекрати немедленно. Это неправда. Лёня не шпион.

– Ещё какой шпион! Жид проклятый! Сначала сбежал, а потом заявился. И думает, здесь дураки, не догадаются о причине его возвращения.

– Глеб! Прекрати немедленно. Это ложь! Ты ничего не знаешь.

Соседские пацаны уже вовсю высовывали головы из дверей своей комнаты, интересуясь скандалом. Глеб, всё ещё держась за плечо, подошёл к Марине вплотную.

– Опомнись, Маринка! Я к тебе с душой. Жиду какому-то отдалась, а мне, своему – русскому, – не даешь. Я же к тебе всегда со всею душой. И