Заговор небес - Анна Литвинова

Настроение, признаюсь, было безоблачным. Но оно мгновенно испортилось, как только я подрулил к дому, где проживала Мэри.

Три окна на третьем этаже сине-голубой семнадцатиэтажки зияли черным. Подпалины поднимались метра на три выше выгоревшей квартиры, отчего у меня сразу появилось дурное предчувствие.

Железная дверь подъезда оказалась закрыта на кодовый замок. Я напряг все свои дедуктивные способности и обнаружил выведенный карандашом на двери код: «608». Набрал его, и дверь услужливо распахнулась.

Однако оказалось не все так просто. Подступ к лифтам прикрывала еще одна дверь, стальная, с вмонтированным в стену домофоном. Кроме того, за стеклом, забранным толстой металлической решеткой, помещалась будка консьержки.

Я полез за пазуху и на ощупь выключил от греха подальше мобильник. (Я, конечно, не стал бы этого делать, когда бы знал, что через пять минут мне станет звонить Катя Калашникова.) Я деликатно постучал в стекло консьержки.

– Вы к кому? – прокричала мне из полутьмы привратницкой дежурная.

– Я в семидесятую квартиру! – выкрикнул я в ответ. – К Маркеловой!

– К Маркеловой?

За темным стеклом воцарилась недоуменная пауза. Она длилась так долго, что я еще раз постучал костяшками пальцев в стекло и спросил: «Алло?» Наконец старушечий голос произнес: «Войдите».

Щелкнула и запищала открываемая дверь.

Я бодро направился к лифту, однако консьержка меня остановила.

– Подойдите сюда! – сказала она властным тоном.

Я послушно переменил маршрут и оказался рядом с ее окошечком. Далеко не молодая женщина, сидевшая в будке, выглядела отнюдь не «старухой». Нет, то была пожилая гранд-дама. Царственная осанка, блистающий взор, волосы тщательно выкрашены в черное и уложены.

– Кем вы ей приходитесь? – начала допрос дама.

О, эти консьержки! Сколько преступлений помогли вы раскрыть моему коллеге комиссару Мегрэ, от скольких напастей вы избавили парижан! Совсем недавно, уже на моей памяти, в Москве практически изничтожился замечательный социальный институт – бабушки на приподъездных лавочках. Но свято место пусто не бывает. На смену востроглазым соседкам быстро явилось иное, порой даже более информированное сословие – консьержки.

Привратница! Какой это неистощимый источник информации!

Особенно – в умелых руках.

– Я довожусь Маркеловой двоюродным братом, – начал я импровизировать на ходу, слегка припадая на букву «о». – Я с Волги, с Нижнего Новгорода. Только приехал…

Дама тщательно оглядела меня сначала снизу вверх, а затем сверху вниз.

Надеюсь, в моей одежде не было ничего, что выдавало закоренелого московита.

– А где ваши вещи? – проницательно спросила она.

– В машине. Мы оттуда, с автозавода-то, две «Газели» пригнали, на продажу, – продолжал я врать напропалую. – Напарник-то мой на рынок поехал, а я вот дай, думаю, заеду, проведаю сестренку…

– «Газели»? Что это такое? – надменно спросила консьержка.

– Это автомобили такие. Грузовички…

Гранд-дама еще раз осмотрела меня, потом спросила:

– Вы действительно ее брат?

– Ну конечно! Двоюродный!..

Привратница глубоко вздохнула, помолчала, затем еще раз вздохнула. Потом все-таки решилась.

– Молодой человек, я должна сообщить вам прискорбную весть. Чрезвычайно прискорбную. – Она сделала паузу. – Ваша сестра скончалась.

– Господи! – воскликнул я. И еще раз: – Господи!

«Кажется, дама – из театральных, – мимоходом подумалось мне. – Или во всяком случае – из «благородных». Из тех, кто воспитывался на Диккенсе и «Джейн Эйр». А они любят театральные эффекты».

Я прикрыл глаза, слегка обмяк и прислонился к стеночке.

– Молодой человек, что с вами? – крикнула из своей будки охранница.

Я не отвечал.

– Молодой человек!

Тут из лифта вышел мужик с огромным ротвейлером, приветливо поздоровался с привратницей и едва не испортил мне всю мизансцену. Впрочем, тетушка не обратила на него ни малейшего внимания. Теперь все ее мысли занимал, похоже, я, несчастный.

– Молодой человек! – в третий раз выкрикнула гранд-дама и, так как я не отвечал, выскочила из своей привратницкой, взяла меня под руку и препроводила к себе в закут. Я скорбно прикрывал глаза ладонью.

«Когда бы она была внимательней, – мелькнула у меня мысль, – она, поди, заметила, что пахнет от меня не бензином пополам с машинным маслом – как от подлинных шоферов, – а туалетной водой «Джангл» от «Кензо» и дезодорантом той же марки». Но даме было не до парфюмерной идентификации – всю ее поглотила забота о моем спасении.

Она усадила меня на свой привратницкий диван.

– Простите, – пробормотал я. И снова: – Простите…

Привратница накапала в стакан какой-то гадости, залила водой, протянула мне. Требовательно сказала: «Пейте!» Я выпил. Это была валерьянка.

Дама включила электрический чайник. Я незаметно осмотрелся. Здесь, в привратницкой, положительно было уютно. Без звука мелькали картинки на черно-белом переносном телевизоре. Горела настольная лампа. Обложкой вверх лежала раскрытая книга. Я присмотрелся: то были воспоминания Вертинского.

– Как это случилось? – слабым голосом проговорил я, по-прежнему слегка «окая». – Я только на этой неделе получил от Машеньки письмо… Она была здорова…

Кажется, я маленько переигрывал, потому что на ресницах консьержки вскипала слеза. Ну, ничего, в данных обстоятельствах лучше чуть-чуть пересолить, чем недосолить.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, молодой человек, – приговаривала дама. – Здесь, для всех нас, ее смерть стала таким потрясением… Да мы и перепугались ужасно… Я живу тут, в этом же подъезде… И вдруг, представьте себе, вчера, среди ночи: запах гари, шум, бьются стекла…

– Она – сгорела?! – полным ужаса и скорби голосом произнес я.

Слеза выкатилась из ее глаза.

– Да, – прошептала она. – Да. – И схватила меня за руку: – Будьте мужественны!

Спустя полчаса я совершеннейшим образом «успокоился». Высокородная старуха напоила меня жидким чаем, и мы затеяли долгий, скорбный разговор о Мэри. Я рассказывал об аэродромном прошлом Машеньки, используя ту информацию, которой меня успела снабдить Екатерина, а также о ее детстве, беззастенчиво придумывая или же приписывая Мэри подвиги других девчонок-заводил, пацанок из своего младенчества.

– Она была так одинока, так одинока, – качала головой гранд-дама. – Родители ее – ну, вы, конечно, знаете – давно отошли в мир иной.

Я, конечно, ни о чем таком не ведал, но грустно покивал.

– Мужа или хотя бы даже постоянного спутника жизни у Марии не было… И еще это несчастное увлечение, эта страсть…

– Какая? – невинно полюбопытствовал я.

– Ах!.. – потрясенно воскликнула дама. – Вы должны были знать! Вы должны были вырвать ее из этой трясины!.. Неужели вы ничего не знали?!

Я покачал головой.

– Ах, хоть и говорят: «De mortuis aut bene, aut nihil», что по-латыни означает: «О мертвых – или хорошо или ничего», но вам – вам, брату! – я могу сказать… Открыть глаза…

– На что?

Она понизила голос:

– Вы знаете, все мы считали, что Мария несколько злоупотребляет алкоголем, – последнее слово она произнесла по-старорежимному (или по-медицински), с ударением на первом слоге. – Несчастная девушка… Боюсь, эта страсть ее и погубила… Вы действительно ничего не знали?

Гранд-дама строго посмотрела на меня.

Я скорбно покачал головой.

– Нет, я не хочу сказать, – продолжила консьержка, – что Машенькино поведение нарушало определенные нормы общежития или же слишком докучало нам, жильцам, – однако мне самой не раз доводилось видеть ее, как это говорится, подшофе… Отсюда, возможно, проистекала и некоторая, как бы это выразиться?.. М-м, некоторая неразборчивость ее связей – вы понимаете меня?.. Несколько чаще, чем полагалось бы (в моем, конечно, представлении), мне приходилось замечать несчастную Марию с разными женщинами… Не вполне презентабельными… С мужчинами… Вы понимаете меня?.. Ах, да что это я говорю! – вдруг спохватилась она. – Вам, вероятно, больно это слышать!.. Какая же я!.. Верно же говорили древние мудрецы!

И она еще раз повторила, по-латыни, между прочим, присказку «о мертвых ничего, кроме хорошего».

Мне, признаюсь, отнюдь не больно было слышать о modus vivendi[31] (я тоже довольно знаю по-латыни!) г-жи Маркеловой. Напротив, я бы охотно поддержал разговор о том, кто бывал в последнее время на квартире у Мэри. А пуще всего меня интересовало, кто конкретно находился там сегодняшней ночью. Кто вчера пришел к ней в гости, напоил хозяйку – а после устроил поджог. (А в том, что в квартире Маркеловой произошел поджог, я – ввиду всех предыдущих смертей и покушений – почему-то ничуть не сомневался.)

Однако консьержка опять свернула на путь благостных воспоминаний о покойнице.

– Она была очень милой… – продолжила гранд-дама. – Такой милой… И такой… – консьержка споткнулась, – ну, не очень счастливой, что ли…