В кварталах дальних и печальных - Борис Рыжий

«Не надо ничего, оставьте стол и дом…»

Не надо ничего,оставьте стол и доми осенью, того,рябину за окном.

Не надо ни хрена —рябину у окнаоставьте, ну и настоле стакан вина.

Не надо ни хера,помимо сигарет,и чтоб включал с утраВертинского сосед.

Пускай о розах, бля,он мямлит из стены —я прост, как три рубля,вы лучше, вы сложны.

Но, право, стол и дом,рябину, боль в плече,и память о былом,и вообще, вобще.

«Я по листьям сухим не бродил…»

Я по листьям сухим не бродилс сыном за руку, за облаками,обретая покой, не следил,не аллеями шел, а дворами.

Только в песнях страдал и любил.И права, вероятно, Ирина —чьи-то книги читал, много пили не видел неделями сына.

Так какого же черта данымне неведомой щедрой рукоюс облаками летящими сны,с детским смехом, с опавшей листвою.

«Сесть на корточки возле двери в коридоре…»

Сесть на корточки возле двери в коридореи башку обхватить:выход или не выход уехать на море,на работу забить?

Ведь когда-то спасало: над синей волноюзеленела луна.И, на голову выше, стояла с тобою,и стройна, и умна.

Пограничники с вышки своей направляли,суки, прожектораи чужую любовь, гогоча, освещали.Эта песня стара.

Это — «море волнуется — раз», в коридоресамым пасмурным днемто ли счастье свое полюби, то ли горе,и вставай, и пойдем.

В магазине прикупим консервов и хлебаи бутылку вина.Не спасет тебя больше ни звездное небо,ни морская волна.

«На теплотрассе выросли цветы…»

На теплотрассе выросли цветы.Калеки, нищие, собаки и котына теплотрассе возлежат, а мимоидет поэт. Кто, если не секрет?Кто, как не я! И синий облак дымалетит за мной. Апрель. Рассвет.

«Если в прошлое, лучше трамваем…»

Если в прошлое, лучше трамваемсо звоночком, поддатым соседом,грязным школьником, тетей с приветом,чтоб листва тополиная следом.

Через пять или шесть остановоквъедем в восьмидесятые годы:слева — фабрики, справа — заводы,не тушуйся, закуривай, что ты.

Что ты мямлишь скептически, типаэто все из набоковской прозы, —он барчук, мы с тобою отбросы.Улыбнись, на лице твоем слезы.

Это наша с тобой остановка:там — плакаты, а там — транспаранты,небо синее, красные банты,чьи-то похороны, музыканты.

Подыграй на зубах этим дядями отчаль под красивые звуки:куртка кожаная, руки в брюки,да по улочке вечной разлуки.

Да по улице вечной печалив дом родимый, сливаясь с закатом,одиночеством, сном, листопадом,возвращайся убитым солдатом.

«Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом…»

Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом,а небо голубое.Как запросто родиться человеком,особенно собою.

Он выставлял в окошко радиолу,и музыка играла.Он выходил во двор по пояс голыйи начинал сначала.

о том, о сем, об Ивделе, Тагиле[76],он отвечал за слово,и закурить давал, его любили,и пела Пугачева.

Про розы, розы, розы, розы, розы.Не пожимай плечами,а оглянись и улыбнись сквозь слезы:нас смерти обучали

в пустом дворе под вопли радиолыИ этой сложной темеверны, мы до сих пор, сбежав из школы,в тени стоим там, тени.

«Не покидай меня, когда…»

Не покидай меня, когдагорит полночная звезда,когда на улице и в домевсе хорошо, как никогда.

Ни для чего и низачем,а просто так и между темоставь меня, когда мне больно,уйди, оставь меня совсем.

Пусть опустеют небеса.Пусть станут черными леса.Пусть перед сном предельно страшномне будет закрывать глаза.

Пусть ангел смерти, как в кино,то яду подольет в вино,то жизнь мою перетасуети крести бросит на сукно.

А ты останься в стороне —белей черемухой в окнеи, не дотягиваясь, смейся,протягивая руку мне.

«Не безысходный — трогательный, словно…»

Не безысходный — трогательный, словнопять лет назад,отметить надо дождик, безусловно,и листопад.

Пойду, чтобы в лицо летели листья, —я так давнос предсмертною разлукою сроднился,что все равно.

Что даже лучше выгляжу на фонепредзимних дней.Но с каждой осенью твои ладонимне все нужней.

Так появись, возьми меня за плечи,былой любвиво имя, как пойду листве навстречу —останови.

…Гляди-ка, сопляки на спортплощадкегоняют мяч.Шарф размотай, потом сними перчатки,смотри, не плачь.

«И вроде не было войны…»

И вроде не было войны,но почему коробит имятвое в лучах такой весны,когда глядишь в глаза женыглазами дерзкими, живыми?

И вроде трубы не играли,не обнимались, не рыдали,не раздавали ордена,протезы, звания, медали,а жизнь, что жив, стыда полна?

«Синий свет в коридоре больничном…»

А.П. Сидорову, наркологу

Синий свет в коридоре больничном,лунный свет за больничным окном.Надо думать о самом обычном,надо думать о самом простом.

Третьи сутки ломает цыгана,просто нечем цыгану помочь.Воду ржавую хлещешь из крана,и не спится, и бродишь всю ночь

коридором больничным при светесинем-синем, глядишь за окно.Как же мало ты прожил на свете,неужели тебе все равно?

(Дочитаю печальную книгу,что забыта другим впопыхах.И действительно музыку Григана вставных наиграю зубах.)

Да, плевать, но бывает порою.Все равно, но порой, иногдая глаза на минуту закроюи открою потом, и тогда,

обхвативши руками коленки,размышляю о смерти всерьез,тупо пялясь в больничную стенкус нарисованной рощей берез.

«Осыпаются алые клены…»

Осыпаются алые клены,полыхают вдали небеса,солнцем розовым залиты склоны —это я открываю глаза.

Где и с кем, и когда это было,только это не я сочинил:ты меня никогда не любила,это я тебя очень любил.

Парк осенний стоит одиноко,и к разлуке и к смерти готов.Это что-то задолго до Блока,это мог сочинить Огарев.

Это в той допотопной манере,когда люди сгорали дотла.Что написано, по крайней мерев первых строчках, припомни без зла.

Не гляди на меня виновато,я сейчас докурю и усну —полусгнившую изгородь адапо-мальчишески перемахну.

«Когда бутылку подношу к губам…»