Подари мне жизнь - Александр Трапезников

Съемки растянулись часа на полтора. Антошке так понравилось фотографироваться, что он никак не хотел уходить. Уже перепробовали все наряды, разные ракурсы, снимали его в матроске, цилиндре, в балахоне Арлекина, буденовке, плаще звездочета, висящим на трапеции, играющим на мандолине, пьющим апельсиновый сок, поющим, задумчивым, смеющимся, хитро подмаргивающим, спящим. Вот спящим у него получалось совсем здорово, потому что он действительно уснул, утомившись от этой «игры в фото».

— Наконец-то! — тяжело вздохнул Костя. — Я не знаю, что с нами сделает Попондопулос.

— Зайдешь за снимками завтра, — сказал фотограф. — У вас славный мальчуган, будет кинозвездой. Желаю ему поправиться.

— Спасибо! — поблагодарила Ольга. — Сколько мы вам должны?

— Да нисколько, — махнул тот рукой. — Я делал это из любви к искусству. Мне ведь Рита рассказывала, какая у вас беда. Что бы мы были за люди, если бы еще и наживались на этом?

Костя вновь завернул тихо посапывающего Антошку в свой плащ и понес к выходу. На улице поймали такси, поехали обратно в больницу. Шофер изредка посматривал в зеркало заднего обзора на счастливую, как ему казалось, семью. На руках у молодого отца спит малыш, мама положила голову на плечо к мужу.

— Редко сейчас такое встретишь, — произнес он наконец.

— О чем вы? — спросил Костя.

— Да все о том же, о делах наших скорбных, семейственных. Вот, я с женой, почитай, два десятка лет вместе, а дня не проходит, чтобы не поссорился и не переругался вдрызг. И откуда только такие сквалыги берутся? А у вас, я погляжу, мир и покой. Даже завидно.

— Просто надо верить друг другу, — произнес Костя.

Шофер усмехнулся и крутанул руль на повороте.

— Прости… — прошептала Ольга.

— За что? — тихо спросил Константин.

— За то, что я часто тебе не верила… — и она, потянувшись, поцеловала его.

В зеркальце отражались ее счастливые глаза.

Вильгельм Мордехаевич сурово пригласил их в свой кабинет, лишь только они вернули Антона в больницу. Костя думал, что сейчас начнется скандал в связи с «похищением» малыша, но Попондопулос лишь молча выслушал его объяснения и почесал нос.

— Что ж, — произнес он. — Раз так было нужно, то… ладно. Однако меня следовало предупредить. Впредь подобным образом не поступайте. В конце концов, у меня самого сын фотограф, притом профессионал. Могли бы спросить, а я бы его сюда вызвал. И нет проблем. Он даже приз на каком-то международном конкурсе отхватил. В модельном бизнесе работает, не чета вашему какому-то фотолюбителешке!

— Сын-фотограф? — с долей подозрения спросил Костя. — И снимает модели для журналов?

— Ну да! — похвастался врач. — На глянцевые обложки. Где-то у меня тут был один из этих журнальчиков…

Вильгельм Мордехаевич открыл ящик письменного стола и начал рыться в бумагах.

— Он случайно не обожает ковбойские сапоги? — вновь спросил Костя.

— Еще как! — буркнул врач. — Просто спятил с ними. Он вообще немножечко… ненормальный. Ну, как все талантливые люди. Осуждать за это нельзя.

— И зовут Михаилом? — почти утвердительно произнес Костя.

— Да, — ответил Попондопулос и вытащил наконец из ящика журнал мод. — А ты его знаешь, что ли?

Ольга прыснула от смеха. С обложки смотрела лукавая мордочка Риты в эффектной шляпке.

— Откуда? У меня в приятелях только фотохалтурщики, — отозвался Костя.

— Вот то-то, — сказал врач и снова посуровел. — Но хватит об этом. Я вас пригласил для того, чтобы сообщить…

— Не надо! — испугалась вдруг Ольга. Только что смеялась, а тут вдруг моментально побледнела и даже прижала ладонь к сердцу.

— Да что вы, матушка? — улыбнулся Попондопулос. — Успокойтесь вы, зачем так сразу нервничать? Все пока идет хорошо. У нас еще есть время. Я просто хотел сказать, чтобы вы ближайшие две-три недели о лекарствах для малыша не беспокоились. Знаю, как вам тяжело с деньгами. Я убедил главного врача выделить для этого средства из резервного фонда. Мы имеем право на это пойти при исключительных обстоятельствах. Правда, мне пришлось сгустить краски и даже наорать на него, к тому же второй корпус останется пока без ремонта, но… деньги нашлись. А это сейчас главное.

Ольга и Костя вскочили со своих стульев, но не успели даже ничего сказать в благодарность. Поскольку Вильгельм Мордехаевич еще более сурово изрек:

— А теперь ступайте отсюда, некогда мне тут с вами рассусоливать, совсем голову заморочили со своими клоунами и фотографами!

Глава двадцать пятая

Ловкачи всюду найдутся

Быстро промелькнула, как набитая людьми электричка, еще одна неделя… Кто же мчался неведомо куда среди этих пассажиров, очутившихся волею судьбы в одном вагоне? Одни, как Климакович, получив визу, стремились в землю обетованную, другие, как Костя, ехали вообще «зайцем», проносясь даже мимо тех станций, на которых вроде бы были должны сойти. Константин был озабочен лишь единственным стремлением найти требуемую сумму на операцию и в поисках ее буквально бился головой о пуленепробиваемое стекло банка, который намеревался ограбить. Так, однажды он посетил место службы Люды Марковой, поболтал с ней о том о сем, приглядываясь ко всему, что его интересовало, а на выходе даже не избежал искушения споткнуться и упасть, навалившись на стеклянную дверь; но она, естественно, не разбилась. Зато сам Костя заработал на лбу шишку. Леонид Максимович потом долго смеялся, услышав от самого пострадавшего эту историю.

— Грабить банки нужно не примитивным американским способом, в ковбойских шляпах и со стрельбой, — назидательно сказал он, также крайне заинтересованный в том, чтобы помочь Ольге (хотя до сих пор и не догадываясь о том, что Костя — ее муж и виновник всех бед), — а иначе, по-русски, как еще никогда и никто в мире не делал.

— Согласен, — кивнул Константин. — Поэтому я и собрал столь разных и замечательных людей для общего дела. И скоро проведем репетицию…

А один из этих «замечательных людей» в эти дни пил горькую. Санитар по службе и бумагомаратель по велению души, Митя Шишкин, изнуренный постоянными супружескими изменами Катеньки, доведенный ее природной нимфоманией до состояния жидкой ртути, пребывал в тяжелом запое. Однажды он очнулся и увидел на кровати свою молодую жену в обнимку с чертом.

— Брысь! — сказал он тоскливо. — Катенька, ну это уж совсем ни в какие ворота! Ладно с людьми, но с нечистой силой-то уж совсем негоже..

— Ложись спать, — сонно ответила проказница. — Третьим будешь.

— Третьим? — переспросил Митя, потянувшись за бутылкой. — А я и один выпью. Буду я с ним делиться!

Черт почему-то обиженно заблеял и растворился в ночной мгле. А утром, по настоянию Кати, Митя Шишкин лег в свою же больницу на «профилактическое обследование».

Другой человек из этого Костиного «списка Шиндлера», компьютерный гений Джойстик, неутомимо рассылал в израильские медицинские центры всевозможные запросы и вел все переговоры о будущей операции, словно Константин уже имел и визу, и новое гражданство. Это была сложная и опасная игра, грозящая немалыми неприятностями, если бы открылась правда. Приходилось врать и изворачиваться, давать пустые обещания и гарантии. Костя постоянно подстегивал Джойстика, а тот потел от напряжения за своими компьютерами, охлаждая себя баночным пивом и выкуривая одну сигарету за другой.

Валера — Мыльный Пузырь продолжал «лопаться» перед восторженными детишками в больничной палате, а его супруга Мила — Длинная Макаронина причудливо завязываться в узел. Клоунская терапия имела несомненный успех, о двух бескорыстных виртуозных циркачах даже появилась статья в вечерней газете. Их стали приглашать и в другие госпитали и больницы, хосписы и стационары. Они подумывали даже о том, чтобы вообще распрощаться со своей основной работой в цирке. Таким образом, сами не ведая того, Валера и Мила как бы реанимировали древнюю мысль Гиппократа, что смех — лучшее лекарство от всех болезней. Удивительно, но даже один сумасшедший, которого считали неизлечимым пациентом и который не мог вспомнить вот уже десять лет, как его зовут, неожиданно после представления клоунов вдруг встал и громко заявил, что он — Илларион Микаэлович Айвазян-Пронский. Проверили в соответствующем ведомстве, оказалось — точно! Этот факт привлек к веселым коверным еще большее внимание прессы, а также светил науки и медицинских академиков.

Школьный приятель Константина инструктор конного спорта Василий стал по его просьбе обучать верховой езде некую серьезную золотоволосую девушку в очках. Вскоре способная ученица выглядела уже настоящей амазонкой, уверенно брала препятствия и скакала рысью. Люде Марковой очень шел спортивный костюм и хлыст в руке, которым она отгоняла слишком ретивых «лошадников» во время занятий. Один из посетителей конного комплекса, смуглый и черноволосый, с выправкой джигита, приходивший сюда довольно часто и тоскуя по своему горному аулу, внимательно посматривал на нее издали, поглаживая своего личного ахалтекинца. Однажды лошадь амазонки неожиданно понесла, испугавшись чего-то, джигит храбро бросился наперерез и схватил ее за узду. Затем помог растерявшейся Людмиле слезть с седла и… скромно удалился, даже не представившись.