Черный ангел - Мика Валтари

– После падения города я могла бы стать женой султана Мехмеда. Таким образом султан заключил бы союз с греческим народом. Мой отец был просто потрясен, когда узнал, что мой каприз поставил крест на его планах. Но я же ни о чем таком не подозревала. Он ни разу ни словом не обмолвился о своих замыслах.

– Ты действительно многое потеряла, – язвительно ввернул я. – Сначала должна была стать императрицей. Потом – одной из нескольких десятков жен будущего владыки мира. Но тебе – увы! – не повезло. Я понимаю, что ты жалеешь, но не принимай этого слишком близко к сердцу. Мне ведь недолго осталось жить. И скоро ты снова будешь свободна.

– Как ты можешь разговаривать со мной таким тоном! – резко ответила Анна. – Ты же знаешь, что я люблю тебя. И ошибаешься, рассуждая о смерти. У нас с тобой впереди еще целая жизнь. Вот увидишь! Если только послушаешься совета моего отца.

– Ну так скажи мне, что же это за совет, который Лука Нотар сам мне дать не осмелился, – произнес я горько. – Но поторопись. Мне надо возвращаться на стены.

Анна обеими руками вцепилась в меня, словно пытаясь удержать.

– Ты туда не вернешься! – вскричала она. – Этой же ночью отправишься в лагерь султана. Можешь ничего не рассказывать Мехмеду об обороне города, если это оскорбляет твою честь. Ты должен лишь втайне передать султану слова моего отца. Мехмед знает тебя и верит тебе. Других греков он, возможно, не пожелает слушать.

– И что же это за слова? – осведомился я.

– Отец не может доверить их бумаге, – быстро объяснила Анна. – Хоть он не сомневается ни в тебе, ни в султане, отправлять письмо все же слишком рискованно. Даже в ближайшем окружении султана есть люди, которые вставляют ему палки в колеса и подбивают греков сражаться до последнего. Может, тебе известно об этом. Итак, ты должен сказать Мехмеду, что в городе существует сильная партия мира, которая не признает императора и готова сотрудничать с турками, приняв все условия султана. Передай ему: в Константинополе есть тридцать высокопоставленных и влиятельных персон – отец назовет тебе их имена – которые понимают, что будущее греческого народа зависит от благосклонности султана. Честь не позволяет им открыто перейти на сторону турок, пока город еще может защищаться. Но они тайно действуют в интересах Мехмеда, и когда Константинополь падет, здесь уже будет группа лиц, готовых управлять городом и пользующихся доверием народа. Итак, тридцать человек ищут покровительства султана и покорнейше просят, чтобы Мехмед пощадил их жизни, семьи и имущество, когда город будет взят.

Анна посмотрела на меня.

– И что в этом дурного? – спросила она. – Разве это не почетное и многообещающее политическое предложение? Очутившись между турками и латинянами, мы ведь оказались между молотом и наковальней. Только устранив императора и в возможно более полном согласии сложив оружие, мы спасем будущее города. Мы же не сдаемся на милость победителя. Наоборот, политический расчет должен подсказать султану, что это – самый выгодный для турок исход войны. Ты – не латинянин. Так зачем тебе сражаться за дело латинян?

Я молчал, истерзанный отчаянием. Анна же решила, что я размышляю над ее словами, и заговорила снова:

– Падение города – вопрос лишь нескольких дней. Так утверждает отец. Поэтому тебе надо спешить. Когда султан сломит сопротивление латинян, ты войдешь в город вместе с победителями и введешь меня в свой дом как жену. Породнишься с семьей Нотаров. Ты, наверное, понимаешь, что это значит?

Она обвела рукой мраморные стены, ковры, бесценную мебель – все сокровища, которые нас окружали, и добавила с растущей горячностью:

– Разве все это – не лучше, чем твой бедный деревянный домик, куда ты привел меня? Кто знает, может, в один прекрасный день мы поселимся во Влахернах. Если ты поддержишь моего отца, будешь принадлежать к знатнейшим людям Константинополя.

Анна замолчала. Щеки ее пылали. Мне надо было что-то сказать.

– Анна, – проговорил я. – Ты – дочь своего отца. Так и должно быть. Но я не буду обделывать его дела у султана. Пусть Лука Нотар найдет кого-нибудь другого – из людей, которые разбираются в политике лучше, чем я.

Лицо женщины окаменело.

– Ты боишься? – холодно спросила она.

Я схватил шлем и с грохотом швырнул его на пол.

– Ради доброго дела я немедленно отправился бы к султану, забыв о том, что он тут же посадит меня на кол! – закричал я. – Не о том речь. Поверь мне, Анна, жажда власти ослепила твоего отца. Обращаясь к султану, Лука Нотар сам роет себе могилу. Он не знает Мехмеда. А я его знаю.

Если бы мы жили в стародавние времена, – продолжал я, – планы Мехмеда, возможно, и поддавались бы какому-то логическому объяснению. Но залп гигантской пушки султана возвестил о начале новой эпохи. Эпохи гибели. Эпохи зверей. Наступает время, когда никто уже не сможет доверять самым близким людям и человек превратится в слепое орудие властей. Даже если бы султан, положив руку на Коран, поклялся именем пророка и призвал в свидетели всех ангелов, он все равно издевательски хохотал бы в душе, ибо не верит ни в ангелов, ни в пророка. Отшвырнет твоего отца со своего пути, как только перестанет нуждаться в Луке Нотаре. Впрочем, предостерегать Нотара бесполезно. Он все равно не желает меня слушать.

Но даже если бы султану можно было доверять, – говорил я, – то я и тогда не вернулся бы к нему, умоляй ты меня об этом хоть на коленях. Это мой город. Когда он сражается, я сражаюсь вместе с ним. Когда его стены рухнут, я вместе с ним погибну. Это мое последнее слово, Анна. Не терзай меня больше. И не терзай саму себя.

Анна смотрела на меня, бледная от горечи и разочарования.

– Значит, ты не любишь меня, – заявила она снова.

– Нет, не люблю, – ответил я. – Это была иллюзия и ошибка. Я думал, что ты совсем другая. Но прости меня за это. Скоро ты освободишься от меня. Если хорошенько попросишь, султан, может быть, растрогается и возьмет тебя в свой гарем. Следуй советам своего отца. Он замечательно все устроит.

Я встал и поднял шлем с пола. Волны Мраморного моря сверкали как расплавленное серебро. В гладко отшлифованном мраморе стен отражалась моя фигура. Я так безвозвратно потерял Анну, что был в этот миг холоден, как лед.

– Анна… – сказал я, но голос мой сорвался. – Если захочешь еще встретиться со мной, найдешь меня на стенах.

Она ничего не ответила. Я ушел, оставив ее одну. Но на лестнице она догнала меня и крикнула, красная от унижения:

– Прощай же, проклятый латинянин. Мы никогда больше не увидимся. Я буду день и ночь молить Бога, чтобы он прибрал тебя к себе и избавил меня от тебя. А если я наткнусь на твой труп, то пну тебя ногой в лицо, чтобы от тебя освободиться.

Когда я вышел на улицу, в ушах моих все еще звучало это проклятие. Губы мои дрожали. Трясущимися руками водрузил я на голову шлем. Черный, как ночь, скакун Нотара, заржав, вскинул голову. Я не стал с презрением отказываться от него. Взлетев в седло, я пришпорил коня.

Сейчас – полночь. Эту ночь я провожу в смертельной тоске. Никогда и ни о чем я так не тосковал… Джустиниани позволил мне рискнуть жизнью, поскольку я знаю турецкий язык и могу помочь генуэзцу в его деле. Иисусе Христе, Сыне Божий, смилуйся надо мной!

Ибо я люблю. Люблю ее безумно, а теперь и безответно. Прощай, Анна Нотар, прощай, бесценная моя.

19 мая 1453 года

Итак, мне предстоит испить горькую чашу до дна. Мне не суждено было погибнуть этой ночью. Чтобы произвести впечатление на Джустиниани, я как-то заявил ему, что тверд, как скала. Я имел в виду лишь то, что дух может властвовать над телом и его ощущениями. Но я вовсе не тверд.

И тело мое уже не подвластно моему духу.

Закаленные в боях наемники говорят с завистью:

– Ты счастливец, Жан Анж!

Но я – не счастливец. Просто с еще большей горечью, чем раньше, я убедился, что никто не умирает прежде назначенного срока.

На стенах моего города в эти дни и ночи безумствует смерть; она косит людей, не выбирая, вроде бы случайно и бессмысленно. И все же каждое ядро летит по своей траектории – и траекторию эту определяет Бог.

Итак, сегодня ночью мы сожгли турецкую осадную башню. Многие считают, что это – еще большее чудо, чем ее постройка за одну ночь.

В самый темный час я лежал у подножья башни, одетый в турецкий костюм. Кто-то наступил на меня во мраке, но я притворился мертвым и даже не вздрогнул.

За два часа до рассвета мы ворвались в башню, выломали люки и сумели закинуть внутрь несколько глиняных горшков, наполненных порохом. Иначе нам никогда не удалось бы поджечь ее. Волосы и брови у меня обгорели. Руки сплошь покрыты ожогами и пузырями. Джустиниани не узнал моего лица, когда я прополз по земле, как червяк, и явился обратно в город. Из тех, кто ушел к башне, вернулся я один.

Несколько турок, сидевших в башне, выскочило из огня и убежало. Утром султан приказал казнить их и насадить головы на колья.