Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

в тысячу лир. Но со временем эти встречи стали вызывать у нее интерес, как и сам Козимо. При ближайшем рассмотрении он оказался не таким уж и скучным: на одной из встреч она узнала, что он дважды побывал в Советском Союзе, один раз в Чехословакии и один раз в Югославии. Она-то нигде не была. Однажды разоткровенничавшись, что случалось нечасто, она призналась Лавинии, что Козимо – первый мужчина, который, говоря с ней, рассказывал, а не объяснял. Он не читал нотаций и, заканчивая очередную историю, каждый раз спрашивал: «Что думаешь, Патри? Мне интересно твое мнение». Постепенно Патриция стала высказываться все охотнее, ведь дома ее никто никогда ни о чем не спрашивал.

Лавиния считала, что все эти встречи с коммунистами и бунтарями не идут ее сестре на пользу. Патриция перестала убирать в квартире и пользоваться швейной машинкой, которую называла не иначе как инструментом угнетения женщин: теперь в дополнение к прочим обязанностям Лавинии еще и приходилось подшивать подолы платьев Маринеллы.

Было решено отправить сестренку в среднюю школу монахинь-кармелиток при том же училище, где она заканчивала началку, но в первый же день сестра Мария Беатриче отослала девочку домой с запиской в тетради: красивым круглым почерком там значилось, что форма Маринеллы Маравильи недостаточно аккуратна, и доводилось до сведения родителей или лиц, исполняющих их обязанности, что школа для девочек закроет глаза на такую небрежность лишь один раз. После второго предупреждения ученица может быть исключена.

– И что это значит? – спросила Лавиния, изучая записку учительницы, словно там были иероглифы вместо букв.

– То, что вы заставляете меня ходить в обносках. – Маринелла приподняла обтрепанный подол юбки. – Взгляни.

– Не говори ерунды. Я не виновата, что эта форма страшна как смертный грех. Из этой ткани для монахинь трудно шить.

– Нет, это ты плохая швея.

– Марине, прекрати, ты поняла? Мы тут из кожи вон лезем, чтобы ты могла учиться. Разве так говорят спасибо?

– Я не вернусь в эту школу.

Лавиния уже готовилась отвесить надувшейся Маринелле пощечину, но вмешалась Патриция. Осмотрев юбку, она приняла окончательное решение.

– Сшито паршиво. Но мне не нравится, что монашки вдруг решили, будто могут учить нас, как одеваться. И вообще, эта форма – фашизм. – Она наставила палец на Маринеллу. – Завтра я запишу тебя в государственную школу, и мы раз и навсегда перестанем смотреть в рот монашкам.

Пока дядя Донато не узнал об этом и не обиделся, Лавиния попросила Эрсилию порекомендовать среднюю школу, и подруга посоветовала ту, в которой училась она сама, – большое здание на площади Маласпина, где Маринелла, хоть и с ворчанием, сразу освоилась.

Патриция заставила перетащить «Зингер» в ее комнату, чтобы спасти от Лавинии, боясь, что та своим неумелым обращением сломает машинку. В углу гостиной осталось пустое место.

Однажды в воскресенье, в конце сентября, Лавиния накрывала к обеду. Она приготовила два больших противня пасты аль форно и, поскольку не работала в тот день, собиралась отнести один из них в ораторий, на кухню для бедных. Явился Санти Маравилья, бодрый, как петушок на птичьем дворе. Теперь Санти, Патриция, Лавиния и Маринелла нечасто сидели вместе за столом, и отец редко бывал весел. Лавиния понадеялась, что ему удалось продать лавку.

– Не-не-не. У меня есть новость получше, – бодро заявил отец.

Пока он искал в кладовке бутылку хорошего вина, Патриция успела встревожиться.

– И что же это за новость?

– Хочу вам кое-кого представить. У нас к обеду гости. – Санти повернулся к Лавинии. – Поставь на стол еще одну тарелку. Нет, стой, убери все. Поставь праздничный сервиз.

Сестры помогли Лавинии накрыть стол белой скатертью Сельмы – льняной, расшитой зелеными листиками – и расставить расписанные вручную тарелки, которые были подарены на свадьбу. Санти велел выставить большие бокалы и открыл бутылку. Патриция терпеть не могла запах красного вина, ее от него тошнило. Лавиния уже думала, как избавиться от пятен, – Санти закапал мамину скатерть вином. Отец взял Маринеллу за руку и повел к двери, чтобы встретить гостя, которого теперь все ждали с нетерпением.

В гостиную вошла женщина. У нее была смуглая кожа, темно-карие глаза и темные волосы, уложенные в высокую прическу. Она была одета в полуночно-синее платье и закутана в голубой шелковый палантин с длинной бахромой. Когда она стояла, выпятив грудь и расправив широкие плечи, казалось, что она занимает собой всю комнату.

– Познакомьтесь с Каролиной, – сказал Санти. – Мы любим друг друга уже много месяцев. Поэтому я решил, что пора на ней жениться. И она переезжает жить сюда. Слишком долго в этом доме не было матери, которая заботилась бы обо всех нас.

«Была бы жива мамушка Роза».

Вот о чем сразу подумала Лавиния. Будь мамушка с ними, Санти Маравилья никогда бы не привел в дом другую женщину. После смерти Сельмы, пока бабушка была жива, он держался скромно и сдержанно. До этого момента Санти был словно гостем в семье: ему нравилось, и весьма, покрикивать на женщин, но он знал, что права голоса у него здесь нет. В тот день за обедом Санти Маравилья начал новую жизнь. Он объявил о своей женитьбе тоном, который напомнил Лавинии громкоговоритель точильщика, проезжавшего по улице утром в субботу. Санти проводил Каролину к накрытому столу и посадил ее так, чтобы она смогла расставить локти и возвести очи горе, словно ей открылся невероятный вид или она смотрела оперу из королевской ложи театра Массимо.

Каролина Бранкафорте каждый день молилась святой Рите, чтобы та помогла ей найти мужа, но ей было тридцать семь лет, и казалось, что тут бессильна даже святая, которая делает невозможное. Однако, как говорится, молись, и святые тебе помогут. В конце концов религиозное рвение Каролины принесло плоды. Возможно, именно святая Рита привела Санти Маравилью в Борго-Веккьо, где жила Каролина Бранкафорте. А может, сам дьявол.

– С Маринеллой я уже знакома. Ты, должно быть, Лавиния. А ты Патриция. – Каролина улыбнулась, но морщины на ее лице не разгладились. – Вы не похожи на своего отца, но легко догадаться, кто из вас кто.

Лавиния переводила взгляд с одной сестры на другую. Выражение лица Патриции напомнило ей жестокую игру, в которую они играли детьми в Сан-Ремо, – ловили стеклышком солнечный луч и направляли его на муравьев, сжигая заживо.

Маринелла, напротив, смотрела на чужую тетю с открытым ртом, как будто в доме объявился зеленый пришелец с антеннами на голове прямиком со страниц комиксов.

Никто не поддержал разговор, и Лавиния взяла в руки бутылку.

– Синьора, вы не откажетесь от вина?

– Можешь называть меня синьора Каролина, если хочешь. И давайте будем обращаться друг к другу на «ты». Мы одна семья, а сейчас семьдесят пятый год. Времена меняются.

Лавиния налила ей и отцу по бокалу. Санти потребовал, чтобы она налила и Маринелле, которая была слишком юна, и Патриции, которую тошнило от одного запаха.

– За воскресенье в кругу семьи, – сказал Санти.

За столом Каролина начала проявлять один из своих самых выдающихся талантов – способность ставить людей в неловкое положение.

– Ты такая высокая, Патриция, очень необычно для девушки.

– Лавиния, ты так хорошо готовишь и все еще не замужем?

– Маринелла, твой отец говорит, что ты самая умная из его дочерей.

Поскольку на такое нельзя было ответить вежливо, Лавиния поставила перед собой задачу не дать сестрам раскрыть рты.

– Меня научила готовить бабушка. Она умела делать по дому все. А ты хорошо готовишь, синьора Каролина?

– Увы, моя бедная мама не успела меня всему научить: она ушла из жизни, когда я была еще ребенком.

– И наша мама тоже, – вставила Маринелла.

Патриция тут же обожгла ее взглядом и заставила замолчать.

Каролина одарила Лавинию невыразительной улыбкой.

– Мне-то не так повезло, как тебе, милочка. Я всю жизнь работала, чтобы содержать семью: маму, пока она была жива, моего бедного отца – мир его праху, пьянство убило его два года назад – и моего брата Валентино, которому никогда не везло с работой. – Она не сводила глаз