История британской социальной антропологии - Алексей Никишенков

Фундаментальным сдвигом в теоретико-методологической сфере был отход от диахронии к синхронии в изучении общества. Функционалисты отказались от рассмотрения социальных явлений только во временном их развитии, как простое чередование пережитков и заимствований в исторической последовательности, но, считая культуру каждого народа системой институтов (норм, обычаев, верований), призванных выполнить «необходимые общественные функции», весь логический арсенал своих методологических концепций направили на изучение процессов функционирования. Категоричность подобной переориентации не имела прецедентов в западном обществоведении, однако методологически сама проблема двух типов анализа (историко-генетического и синхронно-функционального) уже разрабатывалась. Непосредственное влияние на Малиновского и Рэдклифф-Брауна оказал Дюркгейм, который подвел итог разработке проблемы в позитивистской социологии. Еще Конт, на которого не раз ссылался в этой связи Рэдклифф-Браун, указывал на необходимость изучать два основных типа социальных законов: законы социальной статики, т. е. условия существования общества и его институтов, и законы социальной динамики – условия и ход исторических изменений общества[559]. Тезис Конта был развит Дюркгеймом в его «Методе социологии». «Когда собираются объяснить социальное явление, – писал он, – должны исследовать отдельно производящую его причину и выполняемую им функцию»[560]. Это положение Дюркгейма нельзя не признать справедливым: по мнению Е. В. Осиповой, оно явилось крупным вкладом «в дело методологического осознания возможности разных подходов к анализу общества»[561].

Восприняв данное методологическое положение, лидеры функционализма, однако, поняли его неправильно. Дюркгейм, подчеркивая необходимость рассматривать диахронные причинно-следственные связи и связи синхронно-функциональные отдельно, никогда не противопоставлял их и всегда утверждал, что изучение первых должно предшествовать вторым[562]. Функциона листы же провели между этими видами анализа резкую грань, абсолютизируя значение синхронно-функционального анализа, считая его единственно научным методом, способным создать основу для постижения социальных законов.

Основоположники функционализма смотрели на теоретическое развитие социологической мысли прошлого, производя своеобразную селекцию идей, которые, как им казалось, готовили почву для возникновения и торжества функционализма. По Рэдклифф-Брауну, «три базовые категории новой научной ориентации – “процесс”, “структура” и “функция” – идут еще из работ Монтескье, Конта, Спенсера, Дюркгейма и, таким образом, принадлежат двухвековой научной традиции»[563]. Так, например, Монтескье, по мнению Рэдклифф-Брауна, «заложил основание сравнительной социологии»[564]; он же первым создал «теорию всеобщей социальной системы, на основании которой все черты социальной жизни объединяются в связное целое»[565]. Этнограф был склонен воспринимать многие выводы труда «О духе законов» как результаты применения структурно-функционального анализа. Так, «три принципа правления» – республика, монархия, деспотия, выделенные Монтескье, – это три типа социальной системы, в которых ведущими структурными принципами соответственно выступают «добродетель», «честь» и «страх»[566]. У Монтескье можно обнаружить и вывод о функциональном соответствии любого элемента общественной жизни ведущему «структурному принципу». В монархии, в частности, принцип «чести» «предписывает правила всему, что нам вменено в обязанность, и по произволу своей фантазии то расширяет, то сужает пределы наших обязанностей, где бы ни был их источник: в религии, в политике или в морали… Ничто в монархиях не предписывается так настоятельно религией, законами и честью, как повиновение воле государя; но эта честь в то же время подсказывает нам, что государь никогда не должен требовать от нас действия, несогласного с честью, так как это лишило бы нас способности служить ему»[567].

В создании своих теоретико-методологических концепций лидеры функционализма обращались и к Г. Спенсеру, причем Рэдклифф-Браун воспринимал идеи английского позитивиста, так сказать, в дюркгеймианской обработке, сосредоточивая внимание, прежде всего, на представлениях о строении общества как организма. Существует не лишенное оснований мнение, что и Рэдклифф-Браун, и Малиновский (более склонный к заблуждениям, но более плодовитый по части оригинальных идей) выдвинули определенное количество теорий о функционировании некоторых обычаев и институтов, но наиболее общие понятия этих теорий были разработаны и введены в научный мир Г. Спенсером еще до того, как основоположники функционализма родились на свет[568]. Множество категорий – «структура», «функция», «социальный организм», «система» – и такие разделы науки об обществе, как «социальная морфология»» и «социальная физиология», вошли в доктрину Рэдклифф-Брауна в малоизмененной спенсеровской трактовке, о чем не раз говорил и сам исследователь[569].

Что касается Малиновского, то наряду с принятием категориального аппарата Спенсера антрополог заимствовал у него и некоторые идеи о культуре, сам дух которых был глубоко чужд Дюркгейму, а вслед за ним и Рэдклифф-Брауну. Речь идет о пяти родах деятельности человека, которые, по мнению Спенсера, составляют основу функционирования общества: 1) деятельность, ведущая непосредственно к самосохранению; 2) деятельность, обеспечивающая удовлетворение жизненных потребностей и опосредованно влияющая на самосохранение; 3) деятельность по воспитанию и обучению потомства; 4) деятельность по поддержанию социальных и политических отношений; 5) досуг, удовлетворение своих вкусов и чувств[570]. Все учение Малиновского об «основных» и «производных потребностях», лежащих в основании культуры, прямо вытекает из этих положений Спенсера[571].

Элементы биопсихологического редукционизма, характерные для доктрины Спенсера, были доведены в культурологической концепции Малиновского до крайнего своего выражения не без влияния американского философа-прагматика У. Джеймса. Идея, которой Джеймс придавал статус общего закона, о том, что «ни одно умственное движение никогда не происходит без определенных причин, коренящихся в нашем теле»[572], стала отправной точкой в общетеоретическом обосновании Малиновским категории «функция». В отличие от Рэдклифф-Брауна, который следовал строго социологической дюркгеймианской трактовке этого поня тия, Малиновский положение Дюркгейма о том, что «функция социального факта всегда должна рассматриваться в его отношении к некоторой социальной цели»[573], превратил в своей общей теории культуры в следующий тезис: функция социального явления должна рассматриваться как удовлетворение им определенной биологической потребности человеческого организма.

Выборочное и достаточно тенденциозное отношение лидеров функционализма к философско-социологической традиции было вызвано не только и даже не столько их абстрактно-теоретическими интересами. Это отношение отчасти объяснялось спецификой наступившего этапа в развитии антропологии. Практика исследований поставила на повестку дня изучение конкретных народов, а не только эволюции человеческой культуры вообще. Это в свою очередь потребовало разработки методологических оснований для полевой работы и для интерпретации наблюдаемой «живой» культуры.

Отмеченные процессы были характерны не только для британской социальной антропологии. Они протекали и во французской этнологии, и в американской культурной антропологии, везде сопровождаясь критическими выпадами против эволюционизма. Во Франции Дюркгейм еще в 1893 г. в книге «О разделении общественного труда» вскрыл аналитические слабости эволюционного метода[574], не отказываясь, впрочем, от самой идеи эволюции. В 1896 г. в США Ф. Боас в статье «Об ограниченности сравнительного метода» объявил критический поход против умозрительного «однолинейного эволюционизма»[575], противопоставляя ему требование конкретных исследований и теоретических обобщений на базе индуктивного метода. Идейно-теоретическая конфронтация с эволюционизмом не могла не привести ученых к излишней поляризации мнений. Э. Г. Юдин писал о подобной научной ситуации: «…Рассмотренное в историко-методологической перспективе такое обособление (диахронии и синхронии. – А. Н.) было в каком-то смысле неизбежной издержкой на пути углубления методологического базиса научного познания, имеющего своим предметом развивающиеся объекты. Положительным результатом этого процесса явилось осознание существенных различий между механизмами функционирования и механизмами развития объекта»[576].