История британской социальной антропологии - Алексей Никишенков

Первым местом полевой работы стало побережье новогвинейского залива Папуа, населенное меланезийцами маилу. Здесь исследователь пробыл до февраля 1915 г., специально изучая хозяйство этой группы по разработанной совместно с Ч. Селигменом программе. После небольшого перерыва, проведенного в Мельбурне, Малиновский в мае 1915 г. отправляется на Тробрианские острова, лежащие к востоку от Новой Гвинеи.

На Тробрианах Малиновский прожил в общей сложности более двух лет (до октября 1918) и за это время лишь шесть недель провел в обществе европейцев. Эти два года имеют исключительное значение для его теоретических исканий и всей научной судьбы. Недаром в современном британском науковедении бытует афоризм – «социальная антропология началась на Тробрианских островах в 1915 году»[538]. Опыт работы на Тробрианах привел Ма линовского к убеждению о необходимости целостного изучения культуры, о невозможности понять природу ни одного из ее элементов без соотнесения его со всем культурным контекстом. Здесь ученый пришел к выводу о методическом несовершенстве программы изолированного изучения хозяйства, составленной Селигменом, и выработал стратегию тотального включенного наблюдения «калейдоскопа племенной жизни».

Решающее значение в этой переориентации имел сам образ жизни Малиновского среди островитян. Поселившись в палатке среди хижин меланезийцев, он пережил довольно длительный период недоверия и враждебности с их стороны. Когда к нему привыкли и перестали бояться, наступило время насмешек и бесцеремонного обращения. В довершение ко всему Малиновский, не отличаясь крепким здоровьем, перенес множество тропических болезней, в полной мере испытав на себе их тяжесть. Его личный дневник, опубликованный через много лет после смерти, пестрит пометками о приступах лихорадки, о всевозможных нарывах и т. п.[539]. Кардинальное несовпадение меланезийского образа жизни, которого Малиновский старался придерживаться, со всем тем, к чему он привык с детства, приводило к психологическому дискомфорту. Иногда после целого дня общения с меланезийцами, смертельно усталый, осаждаемый полчищами насекомых, заполняя при свете карбидной лампы личный дневник, он, по выражению А. Купера, давал волю «излияниям славянской души»: «Я вижу жизнь туземцев, как абсолютно лишенную какого-либо интереса или важности для меня, как нечто так же чуждое для меня, как и жизнь собак… Что я вообще здесь делаю?»[540]. Подобные высказывания были следствием лишь минутной слабости. Установка на максимальное растворение в среде тробрианцев, стремление понять их культуру изнутри, увидеть глазами ее носителей оставались главным для ученого.

Малиновский много внимания уделял изучению местного языка. Знакомый с его основами еще по поездке к маилу, он на третий месяц уже мог довольно легко объясняться с тробрианцами, а к концу пребывания на архипелаге бегло вел на меланезийском запись разговоров и даже иногда ловил себя на том, что думает по-тробриански.

Говоря о психологической атмосфере, в которой жил ученый, необходимо отметить, что напряженность существовала не только по линии «личность этнографа – меланезийская культура», но и по линии «личность этнографа – местная европейская колония». Немногочисленные европейцы, проживающие на Тробрианах (чиновники, торговцы, миссионеры), враждебно относились к исследователю – их шокировало его тесное общение с «черными», не говоря уже о том, что он попросту жил среди них. Б. Балдуин, миссионер и этнограф-любитель, работавший на Тробрианах после отъезда Малиновского, вспоминал: «Я предпочитал не упоминать его имени вообще, разговаривая с теми белыми, которые его знали. Он настроил их резко против себя, и они выражали презрительное свое отношение, именуя его не иначе как “anthrofoologist” (игра слов: «anthropologist» – «антрополог» и «fool» – «дурак». – А. Н.), а его науку – “anthrofoology”»[541].

В британской антропологической традиции сложилось представление, что Малиновский так долго прожил на островах лишь потому, что был интернирован как подданный враждебной Австро-Венгрии (его родина Краков входила в то время в австрийскую часть Польши) и не имел свободы передвижения вплоть до конца войны[542]. Это расхожее мнение оказалось в значительной степени романтической выдумкой самого Малиновского. Р. Маррет, близко знавший его и работавший с ним уже после возвращения антрополога из Меланезии в Лондон, рассказывал, что Малиновский не только не был интернирован, но, получая субсидии из фондов Англии и Австралии, имел возможность ездить куда вздумается по островам Меланезии и за ее пределы[543].

Покинув окончательно Тробрианы в 1918 г., Малиновский вынужден был по состоянию здоровья провести около года на Канарских островах. В 1920 г. он приезжает в Лондон, где обрабатывает полевые материалы и в качестве внештатного преподавателя ЛШЭПН читает курс лекций «Социология и экономика нескольких островных общин» (по материалам Тробриан). В 1922 г. выходит в свет книга «Аргонавты Западной части Тихого океана», ставшая первой частью опубликованного им монументального «тробрианского корпуса» – серии монографий, посвященных различным сторонам жизни островитян[544]. Этот свод трудов, на считывающий в общей сложности более 2500 страниц, до сих пор представляет уникальное по своей полноте собрание этнографического материала, заслужившее высокую оценку у нас в стране и за рубежом.

Значение «Аргонавтов…» в истории британской социальной антропологии не сводится, однако, только к вкладу в копилку этнографических фактов. Книга эта с объемным предисловием, в котором автор изложил свои мысли о необходимости превращения социальной антропологии из умозрительной, гипотетической науки о прошлом в дисциплину, обладающую экспериментальными методами изучения настоящего, была воспринята современниками как программа «революционных» преобразований этой науки.

Малиновский был зачислен постоянно в штат ЛШЭПН преподавателем социальной антропологии. В 1923–1924 гг. он читал курсы лекций «Ранние верования и социальная дифференциация»», «Социальная организация аборигенов Австралии», «Экономика первобытных народов» и совместно с М. Гинсбергом вел семинар «Первобытное сознание». Но главную роль в последующем развитии британской антропологии сыграли не столько эти курсы, сколько семинар Малиновского для аспирантов, готовящихся к полевой работе в колониях либо вернувшихся из экспедиций для защиты диссертаций по полевым материалам. За 15 лет работы этого семинара несколько десятков молодых исследователей восприняли идеи Малиновского, его методы полевой работы и способы интерпретации фактов.

В первые годы работы в ЛШЭПН Малиновский много раз публично выступал со страстной критикой диффузионизма и эволюционизма. Эта критика, как вспоминают современники, была основана не столько на логических и фактических аргументах, сколько на абсолютной уверенности Малиновского в своей правоте. В настоящее время несправедливость критических выпадов Малиновского против самой сути изучения эволюционных изменений и взаимовлияния культур кажется очевидной даже для самых ортодоксально настроенных его последователей. Однако в 20 – 30-х годах пророческий характер выступлений Малиновского, его страстная убежденность в том, что он «борется с реакционерами эволюционистами и сумасшедшими диффузионистами»[545] за торжество прогрессивной научной методики, казались привлекательными, и не только для молодежи. Малиновский сумел убедить руководство университета открыть в ЛШЭПН, наряду с уже существующей кафедрой этнологии, кафедру социальной антропологии, а в 1927 г. стал ее профессором.

В отличие от Рэдклифф-Брауна, продуктивная научная деятельность Малиновского была связана, главным образом, с одним центром – ЛШЭПН, хотя обычно во время летних каникул он выезжал с лекциями в Женеву, Вену, Рим, Осло, а также совершал кратковременные поездки с научными целями. В 1934 г. антрополог отправился в Южную Африку для участия в конференции по организации системы просвещения коренного населения этой страны. По окончании конференции Малиновский с июля по октябрь навещал своих учеников, работавших в поле среди народностей свази, бемба, масаи, кикуйю, мараголи. В 1926 г. он во время творческого отпуска поехал в США и побывал у сапотеков, где столкнулся с языком, вызвавшим затруднения в изучении даже у него, с его редкими способностями к языкам.

В 1936 г. Малиновский в качестве делегата Лондонского университета был на юбилее старейшего в США Гарвардского университета и удостоился звания его почетного доктора. Через два года он опять приехал в Америку, на этот раз для лечения, и больше в Англию не вернулся. По-видимому, это объясняется не только болезнью Малиновского и теми трудностями, которые были связаны с начавшейся Второй мировой войной. Не последнюю роль сыграли изменения отношения к нему учеников.