История британской социальной антропологии - Алексей Никишенков

В 1936 г. Малиновский в качестве делегата Лондонского университета был на юбилее старейшего в США Гарвардского университета и удостоился звания его почетного доктора. Через два года он опять приехал в Америку, на этот раз для лечения, и больше в Англию не вернулся. По-видимому, это объясняется не только болезнью Малиновского и теми трудностями, которые были связаны с начавшейся Второй мировой войной. Не последнюю роль сыграли изменения отношения к нему учеников.

Будучи уже не юношами, с восторгом внимавшими «харизматическому лидеру», но опытными исследователями со стажем полевой работы, они убедились на практике в отнюдь не беспредельных возможностях методов своего учителя, в догматичности его научной позиции. При написании совместного труда по проблеме «культурных изменений» в Африке некоторые из них (Л. Мейр, И. Шапера, М. Фортес и др.) выразили несогласие с крайним антиисторизмом своего учителя, с его механистической концепцией взаимодействия европейских и африканских культур. Малиновский выступил с резкой критикой их теоретической позиции.

Идеи Малиновского все больше приходили в противоречие со строго социологической направленностью исследований, которая под влиянием Рэдклифф-Брауна укреплялась в британской социальной антропологии. Ему гораздо больше импонировали теоретические установки американской культурной антропологии – подчеркнутый психологизм, интерес к проблеме взаимодействия культуры и личности, представления о предмете этой науки, которым считалась культура, а не общество.

Все это способствовало тому, что ученый легко расстался с Лондоном и принял приглашение Йельского университета. Там на посту профессора он оставался до своей смерти в 1942 г.

Не может не возникнуть вопрос о взаимоотношениях между Малиновским и Рэдклифф-Брауном. Являясь основоположниками нового направления в одной и той же научной дисциплине, они на протяжении своей жизни почти никак не были непосредственно связаны между собой. Однако во время эпизодических встреч еще на заре своей научной карьеры не раз убеждались в сходстве своих теоретических позиций. Одна из таких встреч состоялась в 1914 г. в Австралии во время работы антропологической секции Британской ассоциации содействия развитию науки, секретарем которой был Малиновский. Много лет спустя Рэдклифф-Браун так вспоминал об этой встрече: «Мы много раз и подолгу вели разговоры об антропологии, о целях и методах полевой работы и пришли к полному согласию»[546]. В том же (1914) году Рэдклифф-Браун написал рецензию на первую монографию Малиновского об австралийской семье, назвав этот труд «лучшим в английской литературе примером научного метода в описании обычаев и институтов дикарей»[547]. Единство основных положений своей методологии с воззрениями Рэдклифф-Брауна не раз подчеркивал в своих публикациях Малиновский. Иногда в кругу коллег он в шутливой форме именовал Рэдклифф-Брауна, как и себя, «архифункционалистом»[548].

К концу 30-х годов ХХ в. ситуация изменилась – Малиновский, все больше склоняясь в своих теоретических работах к биологизму и психологизму в трактовке культуры, высказывался против социологизма, на позициях которого всю жизнь стоял Рэдклифф-Браун[549]. Противоречия между лидерами «новой» социальной антропологии дошли до того, что Рэдклифф-Браун стал публично возражать против именования себя функционалистом, объясняя это тем, что понятие «функционализм» у многих ассоциируется с доктриной Малиновского, «которая каждую черту культуры любого исторического и современного народа объясняет, связывая ее с семью биологическими потребностями человеческого организма». «Что касается меня, – пишет он в статье “Функционализм: протест” 1949 года, – то я отвергаю эту доктрину полностью, считая ее не только бесполезной, но и вредной»[550]. «Для реабилитации понятия “функционализм”, – иронизирует Рэдклифф-Браун, – надо общую теорию культуры Малиновского назвать “малиновскианизм”»[551].

Краткий очерк научных биографий Малиновского и Рэдклифф-Брауна дает некоторое представление о внешней стороне становления функционализма, однако он не может вскрыть тех глубинных процессов развития научной деятельности британских социальных антропологов, процессов, которые и составляют содержание функционалистского переворота. Эту задачу можно выполнить, рассмотрев теоретические истоки функционализма, воздействие социально-политической среды и противоречивый процесс существования научной традиции в британской социальной антропологии начала ХХ в.

Уже Кембриджская школа, подчеркнув наиболее существенные черты идейно-теоретического кризиса, который переживала в начале ХХ в. доктрина плоского умозрительного эволюционизма, так и не смогла противопоставить ей целостную теоретико-методологическую концепцию, но она подготовила почву для разрушительной деятельности следующего поколения теоретиков, деятельности, направленной против эволюционизма. Функционализм стал в Англии могильщиком эволюционизма, причем могильщиком настолько последовательным, что предавал захоронению не только методологические слабости классиков антропологии, но и безусловные их достижения. В этом отношении резкая смена теоретической ориентации в британской социальной антропологии первой трети ХХ в. весьма типична для западного обществоведения вообще. Вся его история имеет характер «маятниковых колебаний» от одной крайности к другой[552]. Но, какими бы резкими ни были переориентации в британской социальной антропологии, вплоть до середины ХХ в. они совершались в пределах общей мировоззренческой платформы, определяемой позитивистской доктриной. На характеристике основных положений этой платформы и хотелось бы остановиться, прежде чем перейти к разбору идейных истоков специфических черт теории и методологии функционализма.

В последней трети XIX в., в период конституирования английской этнографии в качестве особой научной дисциплины, сложилось представление о самых общих задачах этой науки как о задачах обнаружения естественных законов, по которым живет и развивается человеческое общество. Их сформулировал в своем программном труде «Первобытная культура» патриарх английской, да и мировой антропологии Э. Тайлор[553]. Это убеждение разделяли его ученик Дж. Фрэзер[554] и все представители эволюционного направления. В качестве основного положения философского уровня оно вошло в методологию структурно-функционального подхода[555].

Функционализм целиком воспринял от своих предшественников отношение к обществу «дикарей» как к упрощенному варианту общества вообще. Малиновский, например, не раз подчеркивал, что антропологи для достижения своих задач (выявление и формулирование универсальных общественных законов) в принципе могли бы изучать и свое собственное общество[556], но первобытное больше для этого подходит, хотя бы потому, что «посредством познания человеческой природы, проявляющейся в форме… отличной и чуждой нам, мы прольем свет на нашу собственную природу»[557]. Так называемая «примитивность» доклассовых обществ для функционалистов была привлекательна еще и тем, что, обладая всеми особенностями общества как такового, они (доклассовые общества) в то же время «структурно были настолько просты и культурно настолько гомогенны, что их можно было непосредственно наблюдать как целостности, прежде чем пытаться изучать сложные цивилизованные общества, где это невозможно»[558].

Несмотря на единство воззрений эволюционизма и функционализма (имеющие позитивистскую основу) на общие задачи науки и природу ее объекта, эти направления выступали как теоретические антагонисты. Но что самое поразительное – идейные истоки антиэволюционистских по своей природе теоретических положений берут начало все в той же позитивистской социологической традиции. Этот парадокс объясняется чрезвычайной эклектичностью позитивизма, допускающей существование в рамках этого философского течения диаметрально противоположных воззрений.

Фундаментальным сдвигом в теоретико-методологической сфере был отход от диахронии к синхронии в изучении общества. Функционалисты отказались от рассмотрения социальных явлений только во временном их развитии, как простое чередование пережитков и заимствований в исторической последовательности, но, считая культуру каждого народа системой институтов (норм, обычаев, верований), призванных выполнить «необходимые общественные функции», весь логический арсенал своих методологических концепций направили на изучение процессов функционирования. Категоричность подобной переориентации не имела прецедентов в западном обществоведении, однако методологически сама проблема двух типов анализа (историко-генетического и синхронно-функционального) уже разрабатывалась. Непосредственное влияние на Малиновского и Рэдклифф-Брауна оказал Дюркгейм, который подвел итог разработке проблемы в позитивистской социологии. Еще Конт, на которого не раз ссылался в этой связи Рэдклифф-Браун, указывал на необходимость изучать два основных типа социальных законов: законы социальной статики, т. е. условия существования общества и его институтов, и законы социальной динамики – условия и ход исторических изменений общества[559]. Тезис Конта был развит Дюркгеймом в его «Методе социологии». «Когда собираются объяснить социальное явление, – писал он, – должны исследовать отдельно производящую его причину и выполняемую им функцию»[560]. Это положение Дюркгейма нельзя не признать справедливым: по мнению Е. В. Осиповой, оно явилось крупным вкладом «в дело методологического осознания возможности разных подходов к анализу общества»[561].