Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

В части из них я узнал автопереводы его замечательных стихов для детей, написанных в 60-х годах в Питере, другая часть была совершенно оригинальной.

И тогда я вспомнил о книге «детских» стихов Бродского, давным-давно подготовленной мной к изданию и получившей в 1992 году его личное благословение. (К слову сказать, проект этот по каким-то малопонятным причинам остаётся нереализованным по сей день.) Перевести на русский его игровые стихи для детей стало естественным побуждением. Так появились на свет переводы «At the Helmet and Sword», «Discovery», поэмы «The Emperor» и некоторых миниатюр из «Shorts». О чём-то более серьёзном в здравом уме и твёрдой памяти я и помышлять не осмеливался.

Шли годы, идея издания двуязычной книжки стихов для детей оттягивалась по разным причинам — и я попросту забыл о выполненных некогда переводах «из Бродского». Время от времени переводы некоторых его английских стихотворений выносили волны Интернета — как правило, они были весьма неточны, изобиловали отсебятиной. Но — самое главное — по-русски звучали как достаточно посредственные стишки. И уж точно не соответствовали тому гигантскому стихотворному инструментарию, с которым для нас — вполне справедливо — ассоциируется имя Иосифа Бродского. Вывод был прост — перевести английского Бродского на русский невозможно. Идеальным представлялся вариант грамотно выполненных подстрочных переводов, предпринятый для Собрания сочинений покойным Александром Сумеркиным. Тем не менее какой-то неосознанный вызов, содержащийся в идее перевода на русский всего корпуса Бродского — так, как будто он никогда не написал ни строчки по-русски и являлся попросту очередным попавшимся под руку англоязычным поэтом, — оставался. Вероятно, здесь не обошлось без знаменитых слов поэта о «величии замысла» — дразнила и отпугивала именно дерзость подобной задачи.

Работа над переводом «взрослых» стихов началась совершенно для меня неожиданно весной 2009 года. Формальным поводом для неё послужили смутные слухи о вышедшей в Томске книге переводов Андрея Олеара «Письмо археологу». Оказывается, нашёлся на свете человек неустрашившийся! В рамках данного предисловия я не считаю нужным — да и не вправе — как-либо отзываться о труде своего коллеги. Скажу только, что сам факт выхода подобной книги послужил катализатором для моей последующей работы. В конечном счёте каждый имеет право на своего Бродского. В поэзии чем больше переводов, тем для переводимого автора лучше. И наконец, как ещё можно в большей степени выразить благодарность любимому поэту?

На два с лишним месяца я практически выпал из жизни, отлынивал под самыми невероятными предлогами от трудов по зарабатыванию хлеба насущного — и переводил, переводил! Друзья шутили, что — вероятно — мой любимый кот Чесальный Шкурятин служит чем-то вроде транслятора. Друзья цеплялись к каким-то частным моментам, но в целом работу поддерживали, даже подхлёстывали. Потом, когда труд был завершён, я разослал его многим уважаемым мною стихотворцам и специалистам по творчеству Бродского — их критические замечания были с благодарностью приняты во внимание.

Я не считаю себя каким-то великим знатоком английского языка и английской поэзии, однако в случае переводов Бродского действовал в точности так же, как действовал при переводах У. Х. Одена, Дерека Уолкотта, Шеймуса Хини и других «сложных» англоязычных поэтов, — лез в словари за любым, даже абсолютно прямым и понятным словом. Следовало учитывать, что в случае Бродского за первым, поверхностным смыслом всегда может скрываться некая языковая игра. В конце концов, именно так — учитывая все значения словарного гнезда — он и сам с жадностью неофита осваивал английскую поэзию в своём заточении в Норенской.

Ну и, конечно же, в немалой степени моим переводческим штудиям помогал опыт обращения к поэзии давнего друга Иосифа литовского поэта Томаса Венцловы. Некогда я сознательно использовал для перевода его книги стихо­творений условно «бродскую» поэтику — и опыт, по мнению автора, оказался удачным.

После того как работа над переводами была завершена, я выслал их вдове Бродского Марии и исполнительнице его завещания Энн Шеллберг. Ответа пришлось ждать долго, порой мне казалось — нескончаемо долго. Недавний благосклонный ответ, давший зелёный свет всему этому проекту, не только сделал возможной данную публикацию, но и вселил в меня надежду на издание двуязычного сборника стихов, открывающего отечественному читателю более чем две тысячи неведомых ранее строк великого поэта. Естественно, подобное издание должно быть снабжено, по моему мнению, достаточно по­­дробным переводческим комментарием — хотя я и стремился в переводах быть максимально точным, многие языковые игры Бродского остались попросту непереводимыми либо требующими дополнительного объяснения. Надеюсь, что — рано или поздно — выход подобного издания станет возможным.

Название — «…и т. д.» — является дословным переводом названия посмертного англоязычного сборника Иосифа Бродского «So Forth».

В данной преамбуле я сознательно отказался от подразумеваемого философствования на тему «английский Бродский». Предмет органичности либо неорганичности для него англоязычного творчества, уместности либо неуместности его присутствия в английской поэзии — тема слишком серьёзная, чтобы касаться её походя. Притом что англоязычная эссеистика Бродского пользуется на Западе широким и заслуженным признанием — отношение к его написанным по-английски стихам продолжает оставаться достаточно неоднозначным. Судить о качестве написанных по-английски стихотворений Бродского я не считаю для себя возможным, однако работа над переводом их на русский язык стала для меня серьёзной школой. И в постижении тайн языка, и в новом понимании давно знакомой и наизусть ведомой поэзии Бродского.

Что до взаимоотношений Бродского с английским языком, наиболее уместным комментарием может служить его ответ в одном из интервью на вопрос о правомерности сопоставления его опыта с опытом Набокова:

«Это сравнение не слишком удачно, поскольку для Набокова английский — практически родной язык, он говорил на нем с детства. Для меня же английский — моя личная позиция. Я испытываю удовольствие от писания по-английски. Дополнительное удовольствие — от чувства несоответствия: поскольку я был рожден не для того, чтобы знать этот язык, но как раз наоборот — чтобы не знать его. Кроме того, я думаю, что я начал писать по-английски по другой причине, нежели Набоков, — просто из восторга перед этим языком. Если бы я был поставлен перед выбором — использовать только один язык — русский или английский, — я бы просто сошел с ума».

В завершение — несколько слов благодарности. Прежде всего — Виктору Голышеву, Славе Мучнику, Григорию Кружкову, Давиду Паташинскому, оказавшим бесценную помощь в расшифровке ряда головоломных языковых ребусов. И конечно же моим друзьям — Евгению Солоновичу, Ирине Ермаковой, Юрию Костюкову и Максиму Амелину, поддерживавшим меня в небессмысленности этого начинания. Марии Бродской и Энн Шеллберг, чьё любезное разрешение сделало данную публикацию возможной.

И последнее. Первым человеком, которому я собирался отправить на суд свои переводы, был Лев Лосев. К сожалению, я не успел — известие об уходе Льва Владимировича из жизни пришло приблизительно в тот же момент, когда в проекте была поставлена последняя точка. Видимо, не судьба — но на всём протяжении своей работы я пытался ориентироваться на его дружеский, но неизменно взыскательный взгляд. Надеялся, что он отнесётся к сделанному благосклонно. Как получилось — судить не мне.

Его светлой и благодарной памяти я посвящаю эту публикацию.

                                  Элегия У. Х. Одену

Огромно древо, в кроне мгла,

при взгляде гаснет смех.

В плодах, что осень принесла [1] ,

уход твой горше всех.

Земля тверда, полна пустот,

лопатами звенит.

К апрелю крест твой прорастёт —

вещь ,твёрже чем гранит.

Унизив торжество травы,

росою он омыт.

В Поэзии теперь, увы,

остались только мы.

Слова уходят на постой

обратно в лексикон.

И небо — только лист пустой,

что не заполнил Он.

Огромно древо, в кроне мгла —