Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

Садовник был таков.

Теперь Он — вещь , что тяжела

для наших праздных слов.

Уйдя за горизонт, душа

незрима тем, кто слаб.

Есть кто-то, кто вернёт вещам

их подлинный масштаб?

1974

                Кафе «Триест»: Сан-Франциско

                                                 L. G.

На этот угол Грант и Вальехо

я вернулся в качестве эха

губ, предпочитавших сперва

поцелуй — не слова.

Ни обстановка и ни погода

не изменились. Вещи, покуда

ты отсутствовал столько лет,

слегка утратили цвет

Зябко. В надышанном помещеньи

жестикулируют извращенцы.

Скопление рыбьих обрюзгших тел.

Аквариум запотел.

Тронувшись вспять, потечёт слезами

река. Реальности шкура слезает

с памяти, выбор которой прост:

как кончики пальцев — хвост

цапнуть. А ящерки след простынет

где-то в пустыне. Ведь цель пустыни:

чтобы столкнулись — идея фикс —

друг с другом путник и Сфинкс.

Загадки твои! Золотая грива!

Лодыжки, юбка с лиловым отливом!

Слух твой, способный перевести

слово «прочти» как «прости».

На чьём борту, над какой пеной

ныне наш триколор трепещет:

будущего, настоящего плюс

прошлого солоноватый вкус?

Через какие льняные воды

ныне ты отважно проводишь

кораблик свой средь новых морей —

с бусами для дикарей?

Но если грехи прощены — и души,

с телом порвав, однажды в грядущем

встретятся, — точка встречи вчерне

представляется мне

чем-то навроде гостиной посмертной,

где в облаках отдыхает посменно

святош и грешных толпа.

Куда я первым попал.

1980

                Продолжение Галатеи

Так, словно ртутный градусник под языком — она

безмолвна. Так, словно градусник втиснут в интимное место —

недвижима. Пруд, покрытый листьями. Белизна

статуи — зимней отравы примета.

После такого снега нет ничего: смешны

хитросплетенья столетий, докучные всплески моды.

Вот что приход на крбуги значит со стороны —

это когда лицо обретает черты погоды,

когда Пигмалион исчез. Тебе дозволено всё:

и обнажаться, и корчить неприступную буку.

Вот оно, будущее! Разнообразный сор,

оставшийся от ледника, и — никогда — по буквам.

Дальше — подёнка богинь, которые рождены

из алебастра, как правило — неодеты:

щекотка пресыщенных взглядов, блеск похотливой слюны.

Именно так это выглядит с точки зрения девы.

1983

                                 Мотив Белфаста

Девушка из опасного места

коротко стрижена — чтоб

стать при стрельбе мишенью поменьше,

не морщить от ран лоб.

Память — её парашют. А дома

на торфе кипит вода,

варятся овощи. Здесь это норма:

стрелять там, где едят.

В этих краях больше неба, чем тверди, —

поэтому чист мотив.

Серые лампочки глаз ответят

сетчатке, переключив

полушарья. Тяжёлая юбка —

чтобы ветер не смял.

То мёртвой мне снится — то любящей, юной.

Слишком уж город мал.

1986

                T д ornfallet [2]

В Швеции луг зелёный.

Там я лежу сражённый,

следя одними белками

за облачными завитками.

И, по лугу ступая,

вдова моя молодая

любимому на венок

клевер рвёт из-под ног.

Мы обвенчались скрытно

здесь, в приходе гранитном.

Снег фату её создал,

вместо свидетелей — сосны.

В папоротниковой раме

зеркало, где вечерами

плескалась она. Овал

опаловым отливал.

А нашим ночам светило

волос золотых светило

с подушки моей измятой,

мотаясь туда-обратно.

Теперь вдали, как сквозь вату,

я слышу: она напевает

«Ласточку» на лугу.

Но подпеть не могу.

Сумрак вечерний вязкий

скрадывает краски.

Луг в темноту уходит,

и подступает холод.

Но если уж смерть — то к звёздам

глазами. Со мною возле

Венера — моя жена.

И никого меж нас.

1990 — 1993

                Блюз

Восемнадцать лет я топчу Манхэттен.

Добрый хозяин, сдававший кров,

стал редкой сволочью. Впрочем, хер с ним.

Вечная зелень [3] течёт как кровь.

Может, махнуть через реку пёхом?

Серное пекло Нью-Джерси ждёт.

Дни сочтены, и это неплохо.

Вечная зелень не прорастёт.

Я вывезу старый диван и пожитки,

но как предать свой вид из окна?

Чую, что я обручён с ним по жизни.

Вечность как тоска зелена.

С телом O.K., но шепнуть «О Боже!»

может лишь то, что зовут душой.

Даже когда в небесах только «боинг».

Зелень бессмертна, а я седой.

1992

                Мотив Боснии

Просто помни, что, пока

тянешь скотч и ждёшь звонка,

мошку хлопнешь, чешешь уд —

их убьют.

В городках потешных пусть

от снарядов и от пуль

прячется невинный люд —

их убьют.

В тех неведомых местах

крикнуть напоследок страх

не даёт, тугой как жгут, —

их убьют.

Раз тобою избран сноб,

чей политкорректный трёп

ложь возводит в абсолют, —

их убьют.

Брат славянский, лепота

столь невместна, что летать

ангелы страшатся тут.

Их убьют.

Взгляд Истории таков,

что — по Каину — тишком

в пищу выбрать норовит,

кто убит.

Помни же, свой матч следя,

и баюкая дитя,

и вникая в курс валют, —

их убьют.

Время, суд бесстрастный чей

делит жертв и палачей,

числит тех, кто ни при чём, —

палачом.

[1992]

                Моей доче

Дайте ещё попытку — и я буду снова

торчать в кафе «Рафаэлла», нащупывать слово.

Или пылиться мебелью в этом же помещеньи —

если вторая жизнь окажется менее щедрой.

Раз ни одно из столетий более не обойдётся

без кофеина и джаза — я стерплю неудобство.

Зато сквозь щели и трещины на лакированном теле