Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

Положим, он ими бы обладал, неужто таковая смесь естественна?”

А вот мой главный аргумент в споре о мощах:

— Невероятно трудно, но возможно подобрать несколько скелетов соответствующих Царственным Мучеником по возрасту, полу, времени смерти и даже вставить им в зубы платиновые пломбы. Но это была бы “подделка века” — чтобы такое осуществить, нужно было бы затратить огромные деньги. И вот я хочу спросить до сей поры сомневающихся в подлинности мощей: кто эти деньги мог заплатить и, главное, какова была цель этой подделки?

В девяносто девятом я полетел в Америку. В те годы я регулярно общался с Алешковским, ездил к нему в городок под названием Кромвель. И вот я попросил Юза устроить мне встречу с Лосевым, и свидание наше состоялось. Леша приехал с женой Ниной, и мы, гости, пробыли целые сутки в гостеприимном доме Иры и Юза Алешковских.

Помню такой разговор с Лосевым. Я восторженно отзывался о его стихотворениях, в особенности меня поразило то, которое посвящено Маяковскому. Я убежден: эти строки — лучшее из всего, что когда-либо было написано об этом “бедолаге”.

О, как хороша графоманная

поэзия слов граммофонная:

“Поедем на лодке кататься…”

В пролетке расшлепывать грязь!

И слушать стихи святотатца,

пугаясь и в мыслях крестясь.

Сам под потолок, недотрога,

он трогает, рифмой звеня,

игрушечным ножиком Бога,

испуганным взглядом меня.

Могучий борец с канарейкой,

приласканный нежной еврейкой,

затравленный Временем-Вием,

катает шары и острит.

Ему только кажется кием

нацеленный на смерть бушприт.

Кораблик из старой газеты

дымит папиросной трубой.

Поедем в “Собаку”, поэты,

возьмем бедолагу с собой.

Закутанный в кофточку желтую,

он рябчика тушку тяжелую,

знаток сладковатого мяса,

волочит в трагический рот.

Отрежьте ему ананаса

за то, что он скоро умрет.

Но у меня была к Лосеву некая претензия. (А мне было известно, что он знает толк в кулинарии.) Я сказал:

— Вы пишете: “знаток сладковатого мяса”. Но ведь дичь вообще и рябчик в частности имеют горьковатый привкус…

Он посмотрел на меня растерянно и произнес:

— Действительно. А почему я так написал?

В дальнейшем наше общение почти прервалось. Лосев в Россию не ездил, а я перестал бывать в Америке…

Но в самом начале 2009-го я узнал, что Леша тяжело болен. Я позвонил ему, как мне было рекомендовано, рано утром. Наш первый же разговор продолжался полчаса. И я стал звонить ему по крайней мере раз в неделю. (Впоследствии, когда его уже не стало, Нина сказала мне, что эти утренние беседы со мной доставляли ему радость.)

Во второй половине девяностых в Москве появился новый храм Христа Спасителя. По сему поводу я говорил своим друзьям:

— Первый храм на этом месте строил архитектор Тон. Автора второго проекта уместно именовать Моветон.

Начиная с 1999 года я стал ездить в Англию. К нашей Российской Православной Церкви (с центром в Суздале) временно присоединился приход, находящийся в городе Гилфорде (графство Суррей). Своего священника у них не было, и по благословению нашего Первоиерарха я совершал там богослужения.

Маленький гилфордский храм (бывшая англиканская часовня) стоит на старом кладбище. В нескольких метрах от здания находится местная достопримечательность — могила писателя Льюиса Кэрролла. Впрочем, на памятнике значится не литературный псевдоним, а духовный сан и подлинное имя — “Диакон Чарлз Лютвидж Доджсон, скончался 14 января 1898 г.”.

Служить мне там приходилось по-английски, что при моем несовершенном знании языка было затруднительно, особенно поначалу. После первой литургии я спросил Владимира Мосса (он — староста общины и руководитель хора):

— Много ли у меня было ошибок?

— Нет, не много, — отвечал он, — только у вас ангелы стреляли…

Вот что он имел в виду. В службе есть такой возглас священника:

— Singing the triumfal hymn, shouting, crying and saing... (По-славянски: “Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще…” Это — об ангелах.)

Так вот на первой литургии я вместо “shouting” (“вопиюще”) возгласил “shooting” — “стреляюще”.

Я Моссу отвечал:

— В любой другой стране это было бы очень грубой ошибкой, а в Англии нечто подобное допустимо. Ведь в классической поэме Джона Мильтона “Потерянный Рай” Архистратиг Михаил стреляет в сатану из пушки.

Впрочем, я не всегда демонстрировал плохое знание английского. Помнится, жена Мосса Ольга угостила меня бифштексом, приготовленным из сои. Я попробовал это кушанье и произнес:

— It is not a steak. It is a mistake. But I miss the steak.

Среди прихожан гилфордского храма есть чета с Украины — Александр и Инна О. Меня позабавил их рассказ о том, как в начале девяностых к ним в Англию приехала родственница из города Никополя. Походивши по английскому городку, эта женщина сказала Инне:

— Чего тебе тут не жить? Тут и робыть не треба…

— Почему же тут не надо работать? — удивилась та.

Гостья, до той поры никогда не видевшая банкомат, отвечала:

— Да я сама бачила: местным прямо со стенки гроши дают.

В Лондоне я встретился со своим старым приятелем — Ефимом Славинским. Мы с ним общались и в Москве и в Питере в шестидесятых и в начале семидесятых годов. В 1974-м он уехал за границу, первое время жил в Италии, а в 1976-м перебрался в Лондон, стал работать на Русской службе Би-би-си.

По случаю нашей встречи я написал шуточные стихи (“онегинскую строфу”).

Прежде чем привести здесь этот незамысловатый текст, я принужден дать некоторые пояснения. Когда Славинский обучался на филологическом факультете, у него было множество романов со студентками, и по этой причине друзья стали именовать его “дефлоратором”. В семидесятых его арестовали и приговорили к ссылке — за употребление анаши, притом в его облике и поведении было нечто от хиппи. И еще — Русская служба Би-би-си расположена в лондонском “Буш хаузе”.

Когда-то славный дефлоратор,

ГУЛАГа узник и хиппарь,

Теперь на Би-би-си оратор,

Ты так же прост и мил, как встарь!

Ты сохранил и ум, и душу,

Хотя и ходишь в house к Бушу.

Но уж давно английский паб —

Тебе заменой русских баб.

Ты был читатель благосклонный

Всех ранних опусов моих,

Не осуди и этот стих —

У автора лоб толоконный!

Ведь всем известно: для попа

Закрыта на Парнас тропа.

Я давным-давно мечтал познакомиться еще с одним человеком, живущим в Англии, — с Владимиром Константиновичем Буковским. Тут помог Славинский, он позвонил в Кембридж, договорился о нашем приезде, и мы вдвоем туда поехали.

Буковский — и я это знал — превосходный писатель. Но он и замечательный собеседник, а это не всегда сочетается. Мне запомнились его рассказы о печально известной Владимирской тюрьме (централе). Он говорил:

— Невыносимо было то, что ровно в шесть утра в камере на полную громкость включалось радио — первая программа из Москвы. Ни сделать ее тише, ни выключить было невозможно… До часу ночи мы были принуждены слушать всю эту пропагандистскую чушь и эти фальшивые бодрые песенки… Но бывали моменты, когда мы получали от радио удовольствие и даже веселились. Например, шла прямая трансляция из Ульяновска. Там открывался “мемориал Ленина”. Открывал сам Брежнев… А внятно произнести слово “мемориал” он уже не мог… Несколько раз промычал: “Мемуор, мемуор”…

И еще на эту же тему:

— Ужасно было и то, что эти дурацкие песни, которые они беспрерывно передавали, не могли не запоминаться… В те годы, я помню, была такая программа “Радионяня”, а начиналась она песенкой — “Есть такая передача — „Радионяня, радионяня…””. И вот как-то ведут меня по тюремному коридору. Лето, жара страшная… Двери камер открыты, и я вижу — в одной из них сидит огромный уголовник — в одних трусах, весь татуированный… Он раскачивается, шевелит руками и поет: “Есть такая передача — „Радионяня, радионяня…””