Жажда мести - Владимир Никонорович Мирнев

поворот направо, ведущий к набережной реки. Или выскочить на Пресненский Вал? Куда сворачивать? Милицейский патруль его настигал. И в последний момент Волгин принял решение свернуть на улицу 1905 года. Он слегка притормозил, как будто поворачивает направо, и это заметил патруль, и, достойно оценив маневр, тоже притормознул, но Волгин резко крутанул влево — тут было только движение в одну сторону. Он поехал вопреки правилам по встречной полосе. Милицейская автомашина, тормозя, выворачивая на трамвайных рельсах, не вписалась в поворот, ее вынесло на сквер прямо к памятнику Ленину, и тут же, чертыхаясь, сидевший за рулем опытный гаишник, крутанул еще левее руль и, срезая угол, помчался вслед за автомашиной Волгина. Далее надо было свернуть вправо. Первые трамваи только-только направлялись по своим маршрутам. Когда впереди мелькнул красным боком трамвай, Волгин рассчитал и точно вписался в просвет между двигавшимися один за другим трамваями, но преследователь не смог повторить этот маневр. Последнее, что увидел преследователь, — красные огоньки «Жигулей», на которых умчался Волгин. Милицейский автомобиль на огромной скорости врезался в трамвай, перевернулся и загорелся. Волгин, домчавшись до тупика, бросил машину и исчез между домами.

V

Приблизительно через час Волгин сидел на лавочке у памятника Долгорукому. Было еще слишком рано. Лена ложилась поздно и вставала поздно, иногда часов в двенадцать дня. В первую половину ночи ее мучили кошмары.

Волгин не решался отбирать у Лены утренний сон. Он отошел в сквер и расположился у фонтана. Его будут искать, но если найдут у маршала, то это хоть какая-то защита. Схоронившись на скамейке, над которой нависли кусты, он на какое-то время заснул. Проснулся оттого, что его кто-то трогал за плечо. Открыл глаза и вздрогнул. Перед ним стоял милиционер и неловко улыбался.

Волгин торопливо направился прочь. Была уже половина двенадцатого. Достал из кармана галстук, надел и вернулся на прежнее место, где забыл папку с рукописью, и отправился к Лене.

В квартире слышался лай — собакам давали корм. Привычный мир милой Лены — собаки, дедушка, домработница.

Но на этот раз у маршала в гостях находился его бывший ординарец, боевой офицер майор Безмагарычный, хронический алкоголик, ходивший в военной форме, при всех многочисленных своих орденах, при именном оружии, презрительно называвший всех, не прошедших горнило Отечественной войны, дезертирами. Для маршала визит Ивана Капитоновича был праздником души. Не перенося на дух пьющих людей, он прощал своему ординарцу все грехи. Безмагарычный боготворил своего маршала. Заслышав звонок, Безмагарычный открыл дверь и спросил:

— Вам, молодой дезертир, кого? Я вас знаю. Проходите. Лена!

Безмагарычный был небольшого роста, худощавый, одет в солдатскую гимнастерку. Майор смотрел на жизнь сквозь призму прошлого, а прошлым для него была только война. Он видел смерть в лицо много раз и хорошо разбирался в людях.

Лена сидела на постели в задумчиво-сонном состоянии, с растрепанными волосами и разглядывала купленный вчера дедушкой, находившийся возле кровати тренажер. Завидев Волгина, с улыбкой показала на тренажер:

— Здравствуй, Вова! Я с сегодняшнего дня решила называть тебя, как и твоя сестра тебя называет, — Вова. Вот, садись. Что такой пасмурный? А я вот мечтаю с помощью этого тренажера на ноги встать, вот мечтаю о тренажере. Дедушка мой тоже мечтает. Что случилось? Ты волен, как тебе заблагорассудится, поступать. Мы с тобой просто брат и сестра. Сестра и брат. Есть время, звони. Нет, не звони. Что с тобой? Скажи. Я вижу. Я видела сон, будто черное колесо катилось, а на том колесе твой след. Это что за рукопись? Говори. Что с книгой?

— Да что говорить, Лена. Вот прочитай редакторское заключение: «маловразумительные философские реминисценции», «смещены идеологические акценты», «увлечение афористическими выражениями, суть которых не отражает суть нынешней устремлений советских людей», «Слово, не подкрепленное идеологией — чушь собачья, а не советское слово». Лена, это конец. Никакой книжки не будет.

— Собаки, — прошептала Лена. — Я им покажу. Дай мне имя этого пса, который написал. Дай мне имя. Козел он безмозглый!

Она выхватила из рук Волгина листок и внимательно прочитала редакторское заключение на его книгу «Стерегущий глаз жизни». Вывод был категорический: отвергнуть! Ее синие глаза странно задрожав, побледнели, приобретая стальной цвет, в них проглядывала недвусмысленная злоба.

— Я сама читала! Я ему покажу. Козел с рогами!

— Лена, умоляю тебя, я там работаю, меня засмеют.

— Нет! Дело не в книжке, а в принципе. Как он посмел!

— Лена, есть дело поважнее.

— Нет, я ему куриные мозги повыщипаю! Что написал, ты посмотри, что написал, как посмел! Сейчас я скажу дедушке!

— Лена, я тебя умоляю, случилось одно дело неприятное, — Волгин рассказал все о приключениях ночью и умоляюще посмотрел ей в глаза. — Видишь, сейчас не до книги. Заграбастают. С этим пистолетом! Оружие, если появляется в жизни ли, в книге, на сцене ли, оно стреляет. Вот оно и выстрелит по мне, Лена.

— Я скажу дедушке.

Их позвали в столовую, где для Лены был специально приспособлен стол, чтобы она могла, не сходя с коляски, обедать. Она обо всем рассказала маршалу и попросила его позвонить начальнику отделения милиции и сделать ему выговор. Майор Безмагарычный в этот момент откупоривал «Столичную», и когда маршал импульсивно потянулся к телефону, поднял руку, как бы отвращая опасность:

— Если ты, Ларик, позвонишь этому дезертиру, я уйду, я с тобой разговаривать больше до конца своих дней не буду!

— Дедушка, дело срочное. Дедушка, ради меня, сделай ради меня, — попросила Лена, не ожидавшая возражений со стороны майора.

Безмагарычный снова поднял руку:

— Отставить! Ты, Ларя, помнишь на Люблянском направлении, когда армия этого любимчика Сталина Рокоссовского попала в окружение? Помнишь, как нас били! Я упал, ни жив ни мертв от страха! Что ты мне сказал? «Встань, товарищ Безмагарычный, надо уважать себя». Я на всю жизнь запомнил твои слова. А ты что делаешь? Ты боевой маршал! Без тебя война бы не закончилась! — Он налил рюмку водки и со смаком выпил.

— Когда после бомбежки они пошли в атаку и прорвались на наш КП, кто меня прикрыл собой, майор? Ты! — прослезился старый маршал, вытирая мокрые глаза рукавом.

— Э, нет, это было потом, а до этого ты сказал: «Уважай себя, товарищ Безмагарычный». Это важнее, потому что потом я делал то, что обязан был делать, простое дело ординарца. Так вот, Ларя, товарищ маршал, ты будешь звонить какой-то там крысе? Полковнику или подполковнику тараканьих войск? Ты, маршал, которому дорогу перешел выскочка Жуков! Которому поручил Верховный взять самый ответственный за всю войну плацдарм! Тебе в подметки