Вторая любовь - Джудит Гулд

— Хо, хо, хо! — прозвучал нарочито басовитый, густой, жизнерадостный голос. — Счастливого Рождества! Счастливого Нового года!

Венеция подозрительно сощурилась.

Санта Клаус был ростом в шесть футов и два дюйма, не считая каблуков, пушистого парика и свисающей красной шапки. У него был потрясающий загар, глаза цвета лазурита, пронзительные, не мигающие, и крепкое гибкое тело, которое невозможно скрыть ватным красным одеянием и искусственным мехом.

Для любой наблюдательной женщины, а когда дело касалось мужчин Венеция Флуд была самой наблюдательной, этот наряд Санты с толстым животом и веселая несексуальность одновременно создавали впечатление мягкости и уюта, как от плюшевого мишки, и внушали чувство безопасности. Тогда как молодое, гладкое лицо за ватными кудрями бороды в совокупности с потрясающим телом, которое она чувствовала под этим одеянием, превращало его в очень сексуального Санта Клауса.

Санта опустил свой мешок, встал на колено перед Заком и ущипнул его за щеку:

— Хо, хо, хо! А хорошо ли ты себя вел, мальчик, в этом году?

У малыша моментально отнялся язык, и Венеция, стоящая тут же сложив руки на груди, вдруг начала смеяться:

— Вот это да, черт меня побери! — с удивлением протянула она.

Санта пригрозил ей пальцем:

— Нельзя так говорить, когда рядом дети, — сделал он выговор негритянке, делая вид, что хмурится. — Ты очень, очень непослушная девочка! Правда, правда.

На это Венеция расхохоталась еще громче.

Дороти-Энн подергала ее за рукав.

— Кто это? — прошипела она.

— А ты как думаешь? Детка, я повидала много странного на своем веку, но это выходит за все рамки!

Дороти-Энн была изумлена. Шок, горе, депрессия, потеря, тревога, боль, страх — за последнее время все это стало основой ее чувств, ежедневным зерном для мельницы отчаяния. Но приятные сюрпризы? Счастье? Веселье? Радость? В кладовой ее эмоций больше не осталось места для таких фривольных роскошеств.

Санта резко наклонился к ней.

— Хо, хо, хо! — он хитро смотрел на нее. — Скажи-ка мне, малышка, ты была послушной девочкой или проказничала?

Изумленная Дороти-Энн вздрогнула, как ребенок, впервые встретившийся с клоуном из цирка, отпрянула и приготовилась убежать.

Венеция схватила ее за запястье.

— Детка, неужели ты так поступишь? — шепнула она. — Господи, как подумаю, из какой дали он приехал…

— Прямиком с Северного полюса! — весело подмигнув, вмешался Санта Клаус. — Хо, хо, хо!

Он потер руки и подул на них, словно согревая.

— Учитывая, что подмораживает, а миссис Клаус забыла напомнить мне, чтобы я надел рукавицы, может быть, кто-нибудь предложит бедному Святому Нику уютное местечко у огня? И может, принесет ему чего-нибудь выпить?

И именно в этот момент в мозгу у Дороти-Энн что-то звякнуло, и все вдруг встало на свои места. Молодая женщина соединила голос Санта Клауса с его несравненными синими глазами, этими великолепными образчиками отличной бирюзы, если бы только полудрагоценные камни могли передать и живое добродушие и острую, завораживающую нотку насмешки.

Ее ладони взлетели к губам, а на щеках от смущения зарделись два красных пятна. «Господь милосердный, — подумала она, ощущая пробегающий между ними ток, — неужели? Или мой рассудок играет со мной шутки? Нет, это… он!»

— О… Господи! — в крайнем изумлении воскликнула она. — Я не верю! Хант? Хант Уинслоу!

Санта снял свой треугольный колпак с помпоном и склонился в отработанном поклоне.

— К вашим услугам, мадам. Сейчас и во веки веков.

Впервые за многие недели, Дороти-Энн ощутила, как ее состояние духа изменилось.

— Вы, сумасшедший, ненормальный, непредсказуемый кружитель голов…

— Не забудьте еще «псих», — вставил Хант.

— Волшебно ненормальный, маниакально полоумный ящик с сюрпризами! Не могу поверить, что это и в самом деле вы!

— Поверьте. — Он опустил бороду и сверкнул широкой сияющей улыбкой. — Видите? Единственный и неповторимый. Я и только я. — Хант отпустил бороду, и та взлетела на место, повинуясь резинке.

— Но… Я хотела сказать… Как это вам пришло в голову приехать сюда? — выдавила Дороти-Энн. — Как вы вообще меня нашли? И кроме всего прочего, что вы делаете в этом невероятно смешном, абсолютно потрясающем наряде из ваты?

— Ну, я делаю то, что Санта делает каждый год, — ответствовал Уинслоу, засунув большие пальцы за широкий пояс. — Приношу радость в праздник. А на что еще это похоже?

— Вы просто неподражаемы! — нежно сказала она. — Вы об этом знаете?

— Может быть, вы и правы, — радостно согласился Хант Уинслоу, глубоко заглядывая ей в глаза.

Женственная часть Дороти-Энн задрожала под его откровенно восхищенным взглядом и неотразимым, легким мужским обаянием, но острое ощущение вдовства нарушило мгновенное удовольствие. Она стояла, испытывая неловкость, сознавая, как подозрительно и вопросительно на нее смотрят дети, боясь перекрестного допроса, который, как ей было заранее известно, они ей рано или поздно устроят.

Это просто друг, мои дорогие, вот и все… Она будет настаивать на правде. А если они спросят, ради чего сенатор проделал три тысячи миль, преследуя ее по пересеченной местности? Я не могу на это ответить. Он просто милый человек…

Дороти-Энн поморщилась про себя, почувствовав, какое это слабое объяснение, насколько непростительно фальшиво оно звучит! А ведь это истина.

Или нет?

И все-таки, неизбежное, беспощадное чувство вины ядовитыми зубами уже вцепилось в нее, пируя за ее счет, опустошая душу, пока ее сознание неустанно выговаривало ей и бранило ее. Эти непрестанные крики: «Стыдись! Стыдись!», все громче и громче звучали в ее мозгу…

Минута растянулась, в воздухе повисло напряжение. Наконец, она в отчаянии всплеснула руками:

— Ну, правда, Хант! Все это так… так… неожиданно. — Руки упали. — Вы застали меня совершенно врасплох.

— Я на это и рассчитывал, — улыбнулся мужчина.

— Но сегодня… Рождество!

— Я этого и хотел.

— Да, но… Как насчет вашей жены? Разве вы не собираетесь провести праздники с ней?

Хант тяжело вздохнул и отвернулся, но Дороти-Энн успела заметить, как тень страдания пробежала по его лицу. Он утомленно стянул шапку, парик, бороду, обнажая выбеленные солнцем волосы.

— У Глории собственные планы на праздники, — пояснил он напряженным, натянутым голосом. — Совершенно ясно, что я в них не включен.

— О Господи. — Дороти-Энн выругала себя. Как я могу быть такой бесчувственной? И как я могла не догадаться? Он бы не оказался здесь на Рождество, если бы ему было куда пойти. — Простите меня, — извинилась она с несчастным видом. Ее пальцы сжимались и разжимались, словно насекомые, исполняющие странный брачный танец. — Если бы я только знала…

— Откуда вам было знать? — Хант грустно улыбнулся ей.

— Но ведь у вас же должны быть какие-нибудь родственники? — ее голос дрогнул.

— Родственники? Ну, у меня есть мать.

— И что? Разве вы отдалились от нее?

— От матери? — Уинслоу рассмеялся. — Из этого следует, что вы с ней никогда не встречались!

— Ах так? И что это значит?

— Тогда бы вы знали, что Алтея Уинслоу не дозволяет отдалиться от нее. Пустяковые ссоры, спокойная вражда, светский терроризм, нож в спину, все разновидности кровопролития, да. Но отдалиться? Никогда. Мама, — добавил он с сарказмом, — твердо верит в то, что со всеми надо оставаться в приличных отношениях. Со всеми — друзьями и недругами. Таким образом, она может приглядывать за врагами.

— Такими, как например… ваша жена? — с раздражением догадалась Дороти-Энн.

— В особенности, моя жена. Верите вы в это или нет, но они регулярно встречаются за ленчем. Хотя Глории это и не нравится.

— Тогда почему она просто не скажет нет?

— Матери? — Уинслоу расхохотался. — Даже Глория на это не отважится! Дело в том, что на это не осмелится никто.

— Но ведь она леди.

— Фельдмаршал действующей армии, вы хотите сказать.

По его лицу пробежала тень. Дороти-Энн решила бы, если бы речь шла о ком-нибудь другом, что это отражение тяжелого бремени, но его тут же сменили восхищение и уважение. Алтея, очевидно, это заслужила, и Дороти-Энн предположила, что Хант такими чувствами запросто не разбрасывается.

— Так что насчет вашей матери? — спокойно поинтересовалась Дороти-Энн, возвращаясь к прерванному разговору. — Миссис Уинслоу не кажется мне таким человеком, который станет встречать Рождество в одиночестве.