Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич

Вдруг Надя поднялась и села, тараща сонные глаза.

— Сколько времени?

— Без четверти пять.

Надя облегченно перевела дыхание.

— Чуть не проспала! Что будем передавать?

— Во-первых, передай, что на исходе батареи, а во-вторых, что на Крымскую пристань к дальнобойным орудиям подвозят снаряды…

Пока Надя возилась, налаживая рацию, Лена смотрела на нее и думала о том, какие они с Надей разные. Как будто всегда рядом, а в то же время — далеки друг от друга. Все для нее проще, обо всем есть у нее собственное безапелляционное суждение…

Как удивительно меняется Надино лицо, когда она остается наедине со своей рацией. Грубоватость словно сходит с него, оно становится более одухотворенным, взгляд более глубоким. И все, что окружает Надю, как будто перестает для нее существовать. Она погружается в иную жизнь, где все для нее полно своего смысла и где каждый звук раскрывает ей свое подлинное значение. Даже ее рука, сильная, почти мужская рука, становится эластичней, женственней, когда пальцы сжимают телеграфный ключ…

Тихий, дробный перестук.

— Черт побери! — неожиданно выругалась Надя.

— Что случилось?

— Там радиста поменяли! Какого-то пижона посадили… Тире срывает…

Это уже та область деятельности Нади, когда Лена никаких советов ей дать не может.

— Сколько же ты будешь мурыжить меня в эфире, осел этакий!.. Да перестань ты стучать!.. — Она кричит на неведомого радиста так, словно он сидит с ней рядом и слышит ее.

Очевидно, радист угомонился: Надя улыбнулась, щелкнула переключателем, и комната снова наполнилась дробным стуком.

— Первую передала! Теперь вторую… Какого же обормота там посадили! Даже «квитанцию» как следует дать не может… Перехожу на прием!..

Долго слушала, записывала. Наконец сняла наушники.

— Нам радиограмма!..

В этот момент в дверь громко застучали. Нет, это не Миша, у него свой условный стук.

Лена в панике схватила рацию и стала засовывать ее под тумбочку. Надя ногой затолкнула корзину с батареями поглубже под кровать.

— Кто там?.. — крикнула Лена.

Послышался мужской голос:

— Открывайте!

Рация под тумбочку упорно не лезла. Тогда Надя метнулась к кровати, откинула тонкий матрас, подвинула доски и засунула ящик между железными прутьями кровати. Через мгновение кровать приняла прежний вид.

Лена подошла к двери и уже хотела повернуть ключ, но невольно оглянулась: из-под кровати, как усы большого чудовища, предательски торчали в разные стороны провода от батарей.

— Надя! — вскрикнула она в ужасе, изо всех сил придерживая дверь. — Надя, что же ты так долго, одевайся скорей!.. — И извиняющимся голосом сказала тому, кто стоял за дверью: — Простите, моя подруга переодевается!..

Бывают же такие безвестные рекорды, которые бы наверняка украсили таблицу мировых достижений, если бы кем-то учитывались. Рекорды, вызванные отчаянием! Потребовалась доля секунды, чтобы совершить пятиметровый прыжок в другой конец комнаты, прямо к кровати.

И вот полицейский Крицуленко уже возник на пороге, и его широкое лицо выражает явное неудовольствие из-за того, что его продержали за дверью.

— Входите, входите, господин Крицуленко! — сказала Лена, боковым зрением наблюдая за тем, что делает Надя: та вытаскивала из-под кровати свои туфли. — Пожалуйста, рады вас видеть!..

— Привет, девушки!.. Чего это вы среди бела дня запираетесь? — сказал Крицуленко, тяжело переваливая свое грузное тело через порог, и неторопливо оглядел комнату. — Небогато живете!..

— Еще не обжились, — бодро ответила Надя, держа в руках туфли. — Скоро вот шкаф новый купим…

Он критически посмотрел на легкие, явно не по сезону платья девушек и усмехнулся:

— С вашего достатка, конечно, вам только гарнитура из красного дерева не хватает!..

Взял в руки стул, но тот жалобно скрипнул, тогда Крицуленко, от греха подальше, тяжело опустился на кровать, как раз на то место, где была спрятана рация. Внутри кровати что-то скрипнуло.

— Спите по-суворовски, чуть не на досках!.. — сокрушенно покачал головой, привстал и опять опустился, чтобы устроиться поудобнее.

Надя прислонилась к подоконнику, стараясь не смотреть в сторону Крицуленко. Его толстый зад вот-вот выжмет рацию из прутьев, она грохнется на пол, и тогда ничего другого не останется, как тут же прихлопнуть полицейского. Если удастся, конечно… Надина правая рука инстинктивно сжала стоявшую на подоконнике бутылку. Лена отошла к двери. Не сговариваясь, уже без всякой игры, они брали Крицуленко в клещи.

А он, даже не подозревая, что, может быть, доживает последние минуты, спокойно закуривал сигарету.

— Ну, девчата, вы и хороши! — сказал он. — Пока Крицуленко был нужен — приходили, а теперь — и адрес позабыли…

— Да я же, господин Крицуленко, в порту работаю, — проговорила Лена, не трогаясь с места. — Времени в обрез!

— А меня на трудовые работы гоняют, — пожаловалась Надя, и наконец решилась взглянуть, не провисла ли кровать под их непрошеным гостем.

— Ну что ж, молодцы, девчата, коли на общее дело работаете! — проговорил Крицуленко. — И молитесь богу, что вам повезло! Много таких, как вы, уже давно в Германию угнали… А вы меня, старика, и поблагодарить за это не хотите…

— Что вы, господин Крицуленко, мы вам очень, очень благодарны, — сказала Лена. — Так благодарны, как отцу родному!

— Вот именно, благодарны!.. А прийти рубашку постирать — времени нет!.. Ну ладно, ладно, не оправдывайся! И зовите меня Николаем Петровичем… Я сейчас вне службы… — Он насмешливо посмотрел на девушек. — Ну чего передо мной во фронт стоите? Я к вам не с обыском пришел… — И сам засмеялся своей мрачной шутке.

Лена села на стул, предварительно подвинув его так, чтобы в случае опасности тут же броситься к двери и запереть ее. Она еще точно не знала, что сделает, если Крицуленко вдруг обнаружит рацию, но понимала: они с Надей без отчаянной борьбы не сдадутся.

— А когда прийти к вам, Николай Петрович? — спросила Надя, по-прежнему сжимая горлышко бутылки.

— Да хоть сегодня… — И как будто что-то вспомнил: — Нет, лучше завтра, часиков в шесть!..

— Явлюсь точно, как на отметку в полицию!..

— Ну добре! А регистрацию вы уже проходили?

— Еще нет, — сказала Лена.

— В будущем месяце будет строго. Ребят начнут регистрировать с двенадцати лет…

Дело, по которому он пришел, уже было по существу исчерпано, но он продолжал сидеть: не хотелось возвращаться к заботам и невеселым мыслям, которые в последнее время стали донимать его, когда он оставался наедине с собой.

Может быть, он и пришел сюда от одиночества. Вспомнил, что добрые руки этих девушек внесли немного тепла и уюта в его неустроенный быт.

— Что это вы, девчата, такие невеселые сегодня? — спросил он, поискал место, куда бросить окурок и, не найдя пепельницы, по старой казарменной привычке скрывать окурки от глаз начальства, нагнулся и сунул руку с окурком под кровать.

Почему в тот же миг в его голову не полетела бутылка, Надя и сама потом не могла объяснить. Она только запомнила, что рука ее дернулась, но замерла. Очевидно, она просто не успела, и остановилась, потому что увидела, как, отделавшись от окурка, Крицуленко уже достает новую сигарету.

— Вроде забот у вас нет, а невеселые! — снова закуривая, продолжал он. — Вот бы мне сбросить лет тридцать, я бы вам показал, что такое молодость! Ни за что бы тогда в полицейские не пошел!..

— А кем вы были до войны? — спросила Лена, немного успокаиваясь. Уж если рация до сих пор не вывалилась на пол, значит, есть надежда, что удержится!

— Учителем был. Рисование преподавал!.. — ответил он, и его набухшие, тяжелые веки почти совсем прикрыли глаза.

Лена смотрела на него с удивлением. Просто невозможно представить себе этого грузного человека учителем. Не только невозможно — даже дико! Казалось, он так и родился в форме полицейского.

— Да, когда-то я неплохо рисовал, — сказал он, задумчиво проводя крупными пальцами по морщинистому лбу, — а теперь вот — заместитель начальника полиции! Высоко поднялся, а живу бобылем, ни семьи, ни детей… Ну конечно, зато власть имею!