Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

солидарности, задача стояла противоположная – скорейшим образом развалить Россию и заменить ее новой, социалистической, государственностью, пусть для этого и придется пойти на унизительные и невыгодные соглашения с врагами. Для него саботаж собственного отечества во время тяжелейшей войны есть революционная доблесть, необходимость, индикатор социалистической искренности. «Без “дезорганизации” армии ни одна великая революция не обходилась и обойтись не может. Ибо армия есть самый закостенелый инструмент поддержки старого строя, наиболее отвердевший оплот буржуазной дисциплины, поддержки господства капитала, сохранения и воспитания рабской покорности и подчинения ему трудящихся» [180, с. 295]. Но какого строя? Эти строки взяты из книги Ленина «Пролетарская диктатура и ренегат Каутский». Она была опубликована в конце 1918 г., а события, которые затронуты в цитатах, происходили в 1917 – начале 1918 г. Какой же строй был в короткий промежуток между февралем 1917 г. и январем 1918 г., когда большевики узурпировали власть? Царь к тому времени уже был свергнут, основные политические силы были левыми. Да, они были «эволюционистами», готовыми строить социализм в рамках буржуазной многопартийной демократии – но стоит ли говорить, что речь не идет о «феодальной» царской империи, как некоторые могли бы подумать?

Далее Ильич отмечает: «Рядом с армией контрреволюция никогда не терпела, не могла терпеть вооруженных рабочих. Во Франции – писал Энгельс – после каждой революции рабочие бывали вооружены; “поэтому для буржуа, находившихся у государственного кормила, первой заповедью было разоружение рабочих”. Вооруженные рабочие были зачатком новой армии, организационной ячейкой нового общественного строя. Раздавить эту ячейку, не дать ей вырасти – было первой заповедью буржуазии. Первой заповедью всякой победоносной революции – Маркс и Энгельс многократно подчеркивали это – было: разбить старую армию, распустить ее, заменить ее новою.

Новый общественный класс, поднимаясь к господству, не мог никогда и не может теперь достигнуть этого господства и укрепить его иначе, как совершенно разложив старую армию (“дезорганизация”, – вопят по этому поводу реакционные или просто трусливые мещане); иначе, как пройдя через труднейший, мучительнейший период без всякой армии (через этот мучительный период прошла и великая французская революция); иначе, как постепенно вырабатывая, в тяжелой гражданской войне вырабатывая новую армию, новую дисциплину, новую военную организацию нового класса. Историк Каутский прежде понимал это. Ренегат Каутский забыл это» [180, с. 295]. Тем не менее Совнарком РСФСР в 1918 г. издал декабрьский декрет «О сдаче оружия», который обязывал «все население и все учреждения гражданского ведомства сдать находящиеся у них все исправные и неисправные винтовки, пулеметы и револьверы всех систем, патроны к ним и шашки всякого образца. Означенное постановление относится и ко всем организациям, в распоряжении коих состоит указанное оружие и которые не являются штатными войсковыми частями, сформированными на основании штатов, утвержденных Народным Комиссариатом по Военным Делам или Революционным Военным Советом Республики» [324]. Таким образом, ленинские громкие слова про «рядом с армией контрреволюция никогда не терпела, не могла терпеть вооруженных рабочих» полностью были относимы и к нему самому. Ленин, как мне кажется, показал себя здесь удивительным лицемером.

Возвращаемся к критике Каутского: «Каутскианцы в Германии, лонгетисты во Франции, Турати и КО в Италии рассуждают так: социализм предполагает равенство и свободу наций, их самоопределение; поэтому, когда на нашу страну нападают или когда неприятельские войска вторгнулись в нашу землю, социалисты вправе и обязаны защищать родину. Но это рассуждение есть, теоретически, либо сплошная издевка над социализмом, либо мошенническая увертка, а практически-политически это рассуждение совпадает с рассуждением совсем темного мужичка, который не умеет даже и подумать о социальном, классовом характере войны и о задачах революционной партии во время реакционной войны. Если немец при Вильгельме или француз при Клемансо говорят: я вправе и обязан, как социалист, защищать родину, если неприятель вторгся в мою страну, то это рассуждение не социалиста, не интернационалиста, не революционного пролетария, а мещанина-националиста. Ибо в этом рассуждении исчезает классовая революционная борьба рабочего против капитала, исчезает оценка всей войны в целом, с точки зрения мировой буржуазии и мирового пролетариата, т. е. исчезает интернационализм, остается убогий, заскорузлый национализм» [180, с. 296, 297].

Какой кошмар – не все, называющие себя социалистами, были сторонниками разрушения собственного государства и страны! Но они мыслили в таких масштабах, которые в голове Ленина не укладывались. И это важно понять. Он мыслил в масштабах мировой революции, а не одной страны. Революция в России в данный момент – это лишь этап, часть общемирового революционного пожара. Разумеется, привычный тогдашнему и современному русскому патриотизм, когда он поддерживает отечество в войне, не желает ему разрушения и развала, ибо реформы – это не разрушение, это улучшение существующего, – был чужд большевикам. Тут все ясно, как говорится, одной фразой: «Социалист, революционный пролетарий, интернационалист рассуждает иначе: характер войны (реакционная она или революционная) зависит не от того, кто напал и в чьей стране стоит “враг”, а от того, какой класс ведет войну, какая политика продолжается данной войной… Не с точки зрения “своей” страны я должен рассуждать (ибо это рассуждение убогого тупицы, националистского мещанина, не понимающего, что он игрушка в руках империалистской буржуазии), а с точки зрения моего участия в подготовке, в пропаганде, в приближении мировой пролетарской революции» [180, с. 298].

И наконец, далее: «Тактика большевиков была правильной, была единственно интернационалистской тактикой, ибо она базировалась не на трусливой боязни мировой революции, не на мещанском “неверии” в нее, не на узконационалистическом желании отстоять “свое” отечество (отечество своей буржуазии), а на все остальное “наплевать”, – она была основана на правильном (до войны, до ренегатства социал-шовинистов и социал-пацифистов общепризнанном) учете европейской революционной ситуации. Эта тактика была единственно интернационалистской, ибо проводила максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах» [180, с. 303]. Обращает на себя внимание взятое в кавычки слово «свое» отечество. Однако Ленин здесь был вполне последователен. Едва взяв власть в России, большевики стали активно поддерживать социалистические революции повсюду, куда могли дотянуться. Венгерская и Баварская советские республики, чье недолгое существование в первой половине 1919 г. не помешало им заручиться моральной поддержкой Ленина; гражданская война в Финляндии между красными и белыми в 1918 г.; поход Красной армии на Польшу в 1919–1921 гг.; монгольская революция 1921 г. – все это было частью интернационалистической революции, «духовным» центром которой являлась партия большевиков. Не стоит удивляться, что большевики сначала легко соглашались на независимость отколовшихся от Российской империи стран – они намеревались в скором времени туда вернуться штыками вперед, ибо повсюду рассчитывали на революцию и объединение всех пролетарских государств. Но это было не объединение прежних российских земель, как некоторые сегодня пытаются представить, а воплощение