Все течет - Нина Федорова

посторонних Димитрий счёл бестактным оставить гостью одну. Формально поклонившись и щёлкнув шпорами, он спросил громко:

– Мадемуазель Варвара, могу я пригласить вас на эту мазурку?

– Нет, – резко ответила Варвара, не желая притворяться, – я давно бросила танцевать.

Спасая положение при посторонних, Димитрий спросил тоном, каким говорил бы вообще с молодой гостьей:

– Но как надолго решили вы н е т а н ц е в а т ь?

– На всю жизнь.

– О, тогда это серьёзно. Не смею надеяться переубедить вас. – И, молча поклонившись, он вышел.

Молодая пара, ища уединения, убежала из библиотеки.

Варвара наконец осталась одна. Она сидела, подавленная унижением в своих собственных глазах, этими вспышками досады и злобы, этим внезапным злословием, вовсе не свойственным ей. «Как я могла опуститься до этого! – думала она, страдая. – Кто все эти люди? Сор, который осталось только вымести». Они не существовали уже в её видении будущего. Она понимала, конечно, что всему причиной была разлука с Сергеем. Но всё же… Мысленно проведя перед глазами всю сцену с Димитрием, она не узнавала себя. «В последний раз… – говорила она себе, до боли сжимая руки. – Я даю себе слово н и к о г д а больше не давать воли раздражению, моей досаде, моим чувствам. Я даю себе это слово во имя моего учителя». И она встала, чтоб покинуть «Усладу» навсегда.

Войдя в парадную прихожую, она заметила, что все, кто там находился, стояли молча, устремив взоры на входную дверь: Саша Линдер, первая красавица города, всего края, явилась на бал.

Она вошла – и мир вокруг засиял и изменился. Она внесла с собой наименее понятную, наиболее таинственную власть – власть красоты. Она только появилась – и все, кто видел её, вдруг по-иному почувствовали жизнь. Каждый забыл на момент, что он говорил и о чём только что думал. Она шла – и все глаза и сердца двинулись вслед за нею, и все эти глаза и сердца на миг наполнились счастьем.

Лакей кинулся ей навстречу, взять её одежду, и его тёмное рябое лицо вдруг стало светлым, молодым, привлекательным, отражая восхищение её красотой, осиянное ею. Музыка из бального зала вдруг зазвучала иначе – хрупко и нежно, благословляя венец творения, красоту человека. Старый полковник, расчёсывавший свои смешные усы, кинулся к Саше, чтоб поздороваться с нею. Он поцеловал её руку в перчатке – и в глазах его слезилось обожание, и его лицо, лицо старого человека, в морщинах от лет и пережитых забот, со шрамом, полученным в битве, вдруг стало похоже на лицо мальчика семнадцати лет.

– Амариллис! – воскликнул полковник, большой любитель цветов. – Амариллис – звезда ночей! Царствуйте! На балу вам нет равной.

А она – редчайшая по характеру из красавиц – старалась не замечать производимого её красотой впечатления: она всем улыбнулась в ответ одинаково, одной и той же улыбкой – лакею, полковнику, мировому судье; так роза не меняет ни формы своей, ни аромата, кто бы ни любовался ею.

Молодой некрасивый поручик, уже около часа одиноко и молчаливо стоявший у окна, ожидая её появления, направился поздороваться с Сашей. Всю эту неделю, получив приглашение от Головиных, он жил мечтою об этой минуте, о встрече с нею, когда она протянет ему для поцелуя свою руку. Бледный от волнения, он шёл к ней, с каждым шагом бледнея всё больше. Глядя на него и, казалось, не видя, она и ему, улыбаясь всё той же улыбкой, протянула свою нежную руку. Он, склоняясь ниже, поцеловал её, но Саша уже улыбалась Георгию Александровичу Мальцеву, покидавшему бал.

«Застрелюсь сегодня же ночью, – решил некрасивый поручик, – и не оставлю записки. Пусть никто… пусть она не узнает причины».

А Саша, как мотылёк, уже вспорхнула к лестнице, ведущей к бальному залу. Музыка притягивала её, как свет привлекает бабочку и аромат пчелу.

За нею, ступенькой ниже, следовал муж. Полковник Линдер был не очень высок, но очень плотен. Всё в нём было неприятно для глаз: и круглый безволосый череп, и короткая красно-лиловая шея, и выпуклые бесцветные глаза. Глаза эти были прикрыты тяжёлыми распухшими веками, и, казалось, настоящее их выражение, мысль скрывались именно там, а видимая часть глаз не выражала ничего. Непомерно большие, квадратные кисти рук были похожи на молотки. Он следовал за Сашей. Он, конечно, не мог вспорхнуть, как она. Взбираясь по ступенькам, он задыхался – и расстояние между ним и Сашей становилось всё больше. На площадке она остановилась, ожидая его. Она стояла, сияя, чуть заметно качаясь в ритм вальса, как цветок на длинном стебле. И к ней тоже, как пчёлы к цветку, уже летели кавалеры из бального зала.

– Ха! – воскликнула Варвара, наблюдая всю эту сцену снизу, стоя у входной двери, поднявши голову вверх. «Это ли не аргумент! Его бы и преподнести в разговоре Димитрию Головину, но они не критикуют гостей своего круга. Но вот это жена, – размышляла она, – а то – её муж. Слепому ясно, почему она вышла за этого монстра!»

И всё же Варвара была на миг очарована Сашей, и она – на миг – залюбовалась ею. И в послушной памяти прилежной ученицы замелькали стихи:

Ты рождена, чтоб вдохновлятьВоображение поэта.

Но затем поднялась в ней злоба. Заговорил властный голос «Катехизиса». Он вещал, как пророк: «Горе тебе, буржуазная женщина! Ты веселилась на земле, залитой кровью и слезами! Дни твои сочтены. Но ты не одумаешься. Ты и умрёшь танцуя. Веками награбленное богатство! Оно будет отдано народу, тем, от кого взято. Роскошь – всегда предвестник гибели, но богатые всегда слепы на дороге к погибели. Их богатство даёт им ложную уверенность в собственной безопасности. Они не замечают минуты, когда уже кладут голову в петлю. Саша погибнет, и погибнет этот её муж, их дом, чины и имущество».

Мысленно она бросала все эти фразы в лицо белокурому Димитрию и с ними вышла из дома.

Глава XXV

Но ночь – великолепная, звёздная – мгновенно погасила досаду. Сердце Варвары затихло й наполнилось волною глубокой и тёмной печали. Грустный покой, безмерная душевная усталость сказали ей: теперь уже – одна, одна навсегда, навеки.

«Но я одержала победу сегодня, – говорила она себе, – какую победу!» Где-то в саду или, может быть, на балконе зазвенел смех.

Обернувшись, она ещё раз посмотрела на сияющие окна «Услады». Дом казался призрачным. Он стоял на воздухе, так как нижняя часть скрывалась в темноте за деревьями. Казалось, «Услада» ничем не была прикреплена к твёрдой земле. В лёгком облаке отражённого света дом тихо плыл, покачиваясь в волнах своей музыки.

– Чтоб не увидеть тебя больше вовек! – крикнула Варвара дому и решительно пошла вперёд.

На дороге она была одна. Её давила