Быль о полях бранных - Станислав Пономарев

— Ну что, Фролка, отвечай народу за деяния свои неправедные, — зловеще-спокойно приказал Дмитрий Иванович.

— А чо? Чо ты спрашивашь-та? Аль сам не допетрил? — нахально отозвался боярин. — Продали да пропили, а скот с доплатой променяли. А на меня валят!

Услыхав столь явную напраслину, слобожане возмущенно загалдели и все, как один, поворотившись к Божьему Храму, истово перекрестились, отводя от себя незаслуженный навет.

— А ну, Фролка, и ты Богу поклянись! — потребовал Великий Князь.

— А чо клясться-та, — по-прежнему дерзко отвечал Фрол Лиса-Кошкин. — Ты погляди на их рожи, Митька: кто они, а кто я? Болярин я древнего роду-племени, от самого Добрыни нить жизни моей тянется, от времен Киевского Великого Князя Святослава Игоревича! Аль забыл про то? Так поспрошай родню мою! Поспрошай!

По-видимому, именно на древность рода и на заступничество многочисленной и могущественной на Руси родни крепко надеялся преступник. Другие воры, все до единого, давно уже стояли на коленях и молили великого князя о помиловании, обещая троекратно возместить ущерб.

Дмитрий Иванович встал. Над площадью повисла тишина.

— Я сам, — раздался его зычный голос, — с дружинами своими кровию братской поливаю поля бранные! По крупицам Русь собираю! Из последнего добра своего людям русским отдаю, чтоб они на рубежах отчины нашей стеной от татарского зла встали! А вы-и?! — Великий Князь смолк на мгновение, как бы захлебнувшись последней фразой. — А вы-и! Мне-е! Нож в спину!.. Слово мое таково. Вору Фролке пятьдесят плетей принародно, потом руку корыстную — долой! Болярства его лишаю властью, Богом мне данной! А земли, села и весь скарб в казну беру на укреп Земли Святорусской! — Над полем Кучковым висела густая оглушающая тишина. А Князь продолжал: — По исполнении слова моего отправить вора Фролку в темницу монастырскую! Пусть грехи свои перед Богом замаливает!

— Смилуйся, осуда-а-арь! — наконец-то грохнулся на колени Фрол Лиса-Кошкин, только теперь сообразив, что «Митька» не испугался ни его сильных родственников, ни его самого.

Великий Князь Московский и Владимирский слушать вора не стал, закончил приговор словами:

— Остальным — по двадцать пять плетей! И все уворованное тотчас вернуть обездоленным! Поселянам же с добром на земли свои отбыть и стать там твердо! Податей им в казну мою не платить четыре лета!

Глава седьмая

Самострел — оружие грозное!

Как победить врага? Вопрос, который во все времена ставит перед собой полководец, если он не самовлюбленный тупица. Впрочем, перед лицом смерти и тупица иногда над этим задумывается. Да поздно уже — войско его разбито и повержено в прах, и собственная жизнь ему прощальной рукой машет!

Но как победить врага, землей твоей владеющего, — задача во сто крат труднее. К тому же если этот враг вот уже полтораста лет считается неодолимым.

Правда, Золотая Орда была уже не та, ее раздирали междоусобные распри. Да и Русь кое-чему научилась.

С середины XIV века Московское княжество стало самым густонаселенным, искусным в ремеслах и торговле, имело могучую армию, решительных и смелых полководцев. В 1361 году Москва впервые на Руси после татаро-монгольского нашествия отчеканила собственную серебряную монету — деньгу!

Впервые же в 1375 году Дмитрий Иванович Московский военной силой вернул себе ярлык на Великое Княжение Владимирское, отобрав его у Тверского князя Михаила Александровича. Тем властитель Москвы дерзко попрал волю самого Султана Золотой Орды!

Тогда почти вся Русь встала под стяг Дмитрия Ивановича, и Тверь увидела несметную рать у своих стен и пощады запросила. Именно в то время молодой Великий Князь понял силу своего авторитета в народе русском, понял и стал почти независим от Орды: дань давал, да не ту, какую издавна платили его предки!

— Иго иноземное начинает рушиться там, где хотя бы один невольник не побоится стать свободным человеком, когда он в лицо самой смерти без страха глянет и не отступит! — любил говорить Дмитрий Иванович, а он знал, что говорил.

Великий Князь Московский и Владимирский был разносторонне одаренным, постиг премудрость нескольких языков, читал греческие и латинские книги. Он многое знал о деяниях великих полководцев прошлого, старался применять их боевую науку на практике. Интерес его ко всему новому и позабытому старому не ослабевал никогда.

— Почему Святослав Киевский побеждал всех врагов? — спросил он однажды воеводу Боброка.

— Потому что пешая рать князя-витязя была хорошо оружна и ведала боевой строй. Потому что Святослав Игоревич держал позади переднего ряда щитоносцев лучников могутной силы, кои истребляли врага еще до подступа его к щитам русским. Потому что четыре ратника в глубине стены богатырской держали одно мощное копье, а четыре мужика легко опрокидывали даже тяжелого комонника. А ежели они вчетвером держат древко одной рогатины[116], то воины сии должны уметь и ходить и бегать в ногу... И нам тому же пешцов своих научить надобно, тогда и мы любого врага одолеем. И еще, следует не только не подпускать степняков к стене ратной, но и не дозволять им поражать наших воинов стрелами. А этого можно достигнуть только тогда, когда дружины и ополчение защищены доспехами крепкими...

— Доспехов для всех накуем. И мастера и железо у нас для этого есть, — задумчиво сказал Дмитрий Иванович. — Но как поведал мне Родион Ослябя, в битве на реке Пьяне он самострелами так и не подпустил комонников Арапши-хана к щитам русским. И стрелы ордынские до ратников его ни разу не долетели.

Великий Князь подошел к стене, снял с деревянного гвоздя арбалет, дернул тетиву стального лука, и она зазвенела гусельной струной.

— Одно плохо, — продолжал он. — Так скоро, как из лука, из него не стрельнешь. Снаряжается долго.

— Поедем к Звенигороду, — предложил Боброк. — Я тебе покажу кое-что...

По дороге воевода напомнил Великому Князю, как семьдесят шесть лет назад на реке Лис английская пехота наголову разгромила рыцарское конное войско французов. И главную роль в той битве сыграли фламандские лучники и арбалетчики.

— Тогда, в лето шесть тысяч восемьсот десятое[117], при граде Кортрейке те пешцы и пяти десятков смердов не потеряли, а князей франкских полегло от стрел видимо-невидимо.

— Слыхал, — ответил Дмитрий. — Знаю и то, как при граде Кресси[118], тоже во Франкии, за четыре лета до моего рождения, пешцы аглицкие снова побили рыцарей. А потом около Пуатье все повторилось[119].