Великий Краббен - Виктор Дмитриевич Колупаев

Король разозлился не меньше моего — характер у него был неровный. «Сейчас я ему покажу! — рявкнул он мне в ухо. — Ходи Н2-Н4». И я сделал первый ход. Партнер, ухмыляясь, вывел королевскую пешку. «А2-А4», — шепнул король. Шулеру будто наплевали в душу— была оскорблена игра! Он забыл про свои доходы (а первую партию по всем законам он собирался проиграть) и сказал:

— Ты сюда больше носа не сунешь! Господа! Новые веяния в теории дебюта!

Свободные от работы господа лениво подошли и начали надо мной иронизировать, а я продолжал по советам короля передвигать фигуры. Вскоре Король замурлыкал какой-то мотивчик, и все притихли. («Король» я буду писать с заглавной буквы, потому что это его имя.) Потом они зашумели. Какие-то рукава полезли на доску водить по ней пальцами, а мой шулер поднял руки и плаксиво закричал:

— Верните позицию, господа, верните позицию!

Ему вернули позицию, и после мучительных раздумий он откашлялся и спросил:

— Вы… вы отдаете ферзя?

В тот день я ничего не понимал, но потом Король повторил для меня эту партию. Он действовал нагло, выводя крайние пешки, серьезному турнирному мастеру мог и проиграть; но мой шулер был взвинчен и попался в ловушку. Брать ферзя не следовало из-за форсированного варианта с тремя жертвами. Мат он получил пешкой.

Определенно, мой шулер был честным человеком и уважал свою работу. Я думаю, на мастера он не тянул, но играл достаточно хорошо,> чтобы каждый день обедать в этом городе, где отцы семейств дохнут от скуки, а в карты играть боятся.

Пять монет он мне все же не отдал, зато извинился и привел директора клуба, местного гроссмейстера (его имя вам ничего не скажет). Директор решил сыграть со мной без свидетелей в своем кабинете, и вскоре смешал фигуры и промямлил:

— Да, я вижу… у вас талант. Но вы как-то странно начинаете партию… Вам следует подогнать теорию дебютов. Запишитесь в наш клуб, послушайте мои лекции…

Король, оказывается, уже знал непечатные слова и одним из них поделился со мной.

— Конкретней, маэстро, — перебил я. — Что нужно делать, чтобы сыграть с чемпионом мира?

— Вы не понимаете, что говорите! — вскричал маэстро. — На каждом уровне есть квалификационные турниры, и их надо пройти.

И он стал твердить про какой-то коэффициент, который высчитывается из выигрышей, проигрышей, турниров, в которых ты участвовал и не участвовал, из квалификации соперников и прочей ерунды, и вообще он путался в словах, не зная, как говорить с талантом.

— Ни один гроссмейстер не согласится с вами играть! — закончил он.

— Но ведь вы-то согласились?

Он разъярился; мы опять расставили шахматы, и на двадцатом ходу я, начиная матовую атаку, сказал:

— Кстати, мне понадобится тренер…

— Хорошо, — ответил он, сбрасывая фигуры. — У меня еще остались кой-какие связи, и я могу вам кое-что посоветовать.

Мы поехали в столичный шахматный клуб, и он представил меня как провинциала с задатками, которого он сейчас готовит к открытому чемпионату страны. Я сыграл несколько легких партий и здорово понравился неиграющим старичкам, зато молодые гроссмейстеры подняли меня и тренера на смех. Тогда я предложил дать им одновременный сеанс на тридцати досках, чтобы их всех скопом зачли в тот самый коэффициент. От обиды они пошли на все. Король был в ударе, и после сеанса президент шахматной федерации (не называю имен) сказал, что всему миру надоело видеть на троне исключительно русских чемпионов, и похлопал меня по плечу.

Мне разрешили играть на чемпионате. Во время турнира пришла телеграмма от отца, я все бросил и уехал, но в живых его не застал. На похороны сбежалось много народу, чтобы поглазеть на меня. Король плакал. Я впервые подумал, что у нас с ним один отец…

Я стал чемпионом страны, хотя и пропустил четыре тура. Но на межзональном турнире на меня, поначалу, не обратили внимания. Мне было все равно. Я уже понимал, что ввязался в очередную глупую историю. Шахматисты ничем не отличались от простых смертных, к тому же они были вспыльчивы, подозрительны и терпеть не могли чужого успеха. Узнай мою тайну, они бы меня разорвали!

У Короля на этом турнире стал портиться характер.

То, что у него оказался характер, удивляло даже отца, но, как видно, это свойство — характер — присуще всякому настоящему разуму. Король любил иронизировать над соперником, и многие возненавидели меня за похохатывание во время игры. Он был горяч, остроумен, и вскоре у него появились нешахматные интересы. Отчасти я сам был виноват. Однажды я читал перед сном и оставил книгу открытой. Король никогда не спал, и утром попросил меня перевернуть страницу — это была сказка Андерсена «Голый король» — и дочитал ее до конца. Потом он, смущаясь, попросил сшить ему какой-нибудь чехольчик, и я с трудом убедил его, что шахматному королю не нужны одежды.

С той поры им овладела страсть к чтению биографий своих коллег — Бурбонов, Стюартов, Габсбургов; и он злился, когда не было новых книг. Однажды, после очередного хода соперника, я не услышал его ехидного замечания и поковырял в ухе, думая, что отказал приемник. Партнер злобно глядел на мое ковыряние — о моем некорректном поведении уже ходили анекдоты. Я смотрел на доску, пытаясь что-то сообразить, но бесполезно. Впервые я так долго думал. Вдруг я остановил часы и убежал за сцену, вызвав полный переполох — ведь до победы мне оставалось сделать несколько вполне очевидных ходов. Тренер за кулисами сунулся было ко мне, но я затопал ногами и прогнал его.

Король очнулся только в гостинице.

— Где ты был? — нервно осведомился я. — Мы проиграли!

— Не мы, а ты проиграл, — уточнил он. — Разок полезно и проиграть. Я вот. о чем думаю… одному Бурбону нагадали, что его отравит таинственный король бубен. Это кто такой?

— Это ерунда, — объяснил я. — Книг о королях больше не будет.

— Тогда принеси мне шахматные книгй, — невозмутимо ответил он.

— Зачем?

— Чтобы пополнять образование.

Против образования я не мог возразить, и утренним самолетом нам доставили целую библиотеку шахматных книг и журналов. Этим же самолетом прибыл обеспокоенный моим проигрышем президент шахматной федерации. Он вызвался быть моим тренером, опекуном, отцом родным. Я не знал, как от него отделаться, и со мной вдруг началась истерика. Он побежал от меня в коридор, там шныряли репортеры со своими пулеметами— и в газетах появились фотографии о том, как я бил своего президента.

Я закрылся в комнате и весь день