Барышня ищет работу - Салма Кальк

каких-то знаках, они будто горят изнутри, но — что-то делает руками. Рысь уже вернулась на стену, за креслом никто не хрипит, а его руки легко касаются прозрачного купола, которым накрылась Софья, она шевелится, дышит тяжело, глаза её закрыты. Я смотрю, смотрю…

— Да что… чёрт возьми… со мной происходит? — наконец-то удалось мне прохрипеть.

Шевелюсь — уже могу. Меня ничто не держит, но сил, чтобы встать, не хватает. Приподнимаюсь, тут же падаю обратно.

— Не шевелитесь, Ольга Дмитриевна, — человеческий голос, знакомый голос.

Соколовский, это маг Соколовский. Михаил… Севостьянович. Наш сосед. Который вчера тушил пожар… всем собой. И теперь пришёл… делать что?

— Что… вы тут делаете?

— Спасаю вас от них и от себя самой, а всех прочих — от вас, — о, он ещё усмехается.

— Зачем… от меня?

— Затем, дорогая Ольга Дмитриевна, что бабушка ваша была совершенно права, — он даже слегка поклонился. — Но прошу вас, не двигайтесь. Мне отрадно видеть, что вы не потерялись в тенях, не рассыпались на куски и вообще сохранили в итоге человеческий облик, но я думаю, что сил у вас сейчас немного.

Это верно, немного. Ещё и мутит, головой лучше не шевелить. Значит, и не будем.

Он же стянул с Софьи её защиту — будто она платком каким накрылась, он пальцами его подцепил и смял.

— Вы понимаете, что вам придётся говорить, госпожа Серебрякова?

— Уйдите, дайте мне умереть, — проговорила она с такой ненавистью, какой я в ней и не подозревала.

— Умереть — это неизбежно, — согласился Соколовский. — Но сначала вам придётся объяснить, что вы здесь устроили.

— Уж не полагаете ли вы, что я стану вам что-либо объяснять? — спросила она. — И не подумаю.

Она распрямилась, села, как всегда сидела в этом кресле — с прямой спиной и высоко поднятой головой. А потом сняла с шеи какую-то штуку, в ней тлел злой зелёный огонёк — очень похожий на тот свет, который струился от её рук, который пришёл ко мне… и потом всё случилось. Сейчас же тот огонёк вспыхнул… и погас. А она улыбнулась… и с этой торжествующей улыбкой обмякла в кресле.

И я увидела — ясно увидела — как утекла из неё жизнь.

— Нет, не убежите, почтенная госпожа Серебрякова, даже и не пытайтесь.

Соколовский тоже улыбнулся, с ладоней его полилось всё равно что чистое серебро — оно обволакивало фигуру Софьи, и та тоже серебрилась — но только сначала, а потом серебро померкло и перестало сверкать, но наоборот — будто поглощало свет. Вторым действием он проделал то же самое с лежащей где-то за мной на полу Антонией. И я откуда-то поняла, что это — разновидность консервации, что с телами ничего не случится, пока он не разрешит. А где душа? Почему-то этот вопрос очень занимал меня.

Он же увлёкся, и не заметил, как задрожал воздух, и как у него за спиной появилась призрачная тень, а потом ещё, и ещё. Я пригляделась, а потом догадалась закрыть глаза.

И увидела вовсе не тени, а людей. Девчонок, шесть незнакомых девчонок, одетых — да примерно так же, как я сейчас. Русых, черноволосых, одна даже рыжая с веснушками. Они окружили кресло, в котором лежала Софья.

— Иди к нам, иди к нам, иди к нам… — их голоса звучали монотонно и неумолимо.

— Милые барышни, она уже совсем скоро к вам придёт, — Соколовский даже поклонился. — Откуда вы взялись?

— Из подвала… из подвала, из-за запертой двери, которую никто не видит, нас никто не слышит, но мы есть, мы не уходим, мы не можем уйти, пока она здесь… мы заберём её с собой…

— Непременно, но чуть позже. Пусть сначала она расскажет нам всё.

— Мы расскажем… мы можем… мы знаем… Мы ждали, пока и на неё найдётся управа… Спасибо вам, господин маг…

— Это не я, это Ольга Дмитриевна. Она должна была стать одной из вас, но наследство бабушки не позволило.

— Спасибо тебе, Оля, спасибо! — шептали вокруг меня. — Ты должна была стать одной из нас, а стала повелительницей таких, как мы!

Да какое там наследство, что такое-то, кем я стала?

Тем временем Соколовский, кажется, понял, что призрачные девушки просто так не уйдут.

— Госпожа Серебрякова, вам придётся рассказать нам всё прямо сейчас.

Но как она расскажет-то, я ничего не понимала. И если девушки, когда я закрыла глаза, виделись мне просто обычными людьми, то Софья — чем-то очень чёрным, неодолимым и страшным. Нет, не очень страшным, потому что я вдруг поняла — теперь она ничего мне не сделает. И никому другому тоже.

Соколовский что-то делал — вытащил из кармана какой-то кристалл и поставил его на стол, а потом принялся плести руками какую-то штуку из серебряных нитей, я только лишь не поняла, откуда он их брал. Эта штука прикоснулась к Софье, вновь подняла её голову — только глаза остались закрыты.

— Кто ты? — спросил некромант.

24. Она очень хотела жить

24. Она очень хотела жить

— Софья Зигель, — ответила она.

Вот прямо взяла и ответила. Я не поняла, как это, потому что видела — она мертва, совершенно мертва. Душа? Он умеет расспросить душу?

— Как долго ты тянула жизненную силу из живых?

— Долго, — мне послышался смешок. — Мне было двадцать три, я была впервые замужем, я подхватила лихорадку на балу у Савельевых, и я умирала. Брат моей матери подсказал, что можно сделать, чтобы не умереть. Он видел, как такое делали, кто-то, однажды, давным-давно, в позапрошлом ещё веке, при Екатерине-матушке. Он стоял и смеялся, и говорил — хочешь жить, так попробуешь. Магических сил у меня было достаточно, это физических осталось мало. И я попробовала.

— У кого ты отняла жизнь?

— У мужа. Он взял меня в жёны потому, что хотел на старости лет детей-магов, дети от других жён не выжили. Мне объяснили, что это очень выгодный для нашей семьи брак, потому что мой отец был не из тех чиновников, кто богатеет при должности, а как раз наоборот. И предложение Раковского было для нас хорошим, другое дело, что юной деве хотелось