Лавина - Макс фон дер Грюн

Естественно, что его книги быстро нашли путь и к нашему читателю. Спору нет, фон дер Грюн — писатель, близкий нам по духу и в ФРГ весьма популярный; но именно этот новый роман вроде бы не лучший из написанных им. С виду — средненький «триллер», не слишком захватывающий, даже убийство тут на поверку не убийство; главная жертва предпринимательских интриг — заводчик Бёмер — образ малоправдоподобный; откуда у него столько дальновидности, понимания рабочих нужд и пороков капитализма? А уж его адюльтер с юной Матильдой Шнайдер, бывшей рабочей девчонкой, дочерью профсоюзного вожака на его заводе, словно взят напрокат из американского «литературного ширпотреба».

Правда, это не слишком-то страшные ужасы, сцены «сладкой жизни» развертываются на вполне реальном фоне, противоречия современного капитализма в такой развитой и зажиточной стране, как ФРГ начала 80-х годов, вскрыты в книге убедительно и с подлинным знанием дела. Но все же трудно уйти от вопроса: а могут ли в произведении мирно уживаться столь разноплановые и, казалось бы, несовместимые жанровые линии, не умаляя тем самым художественных достоинств этого литературного произведения?

Так или примерно так скажет, возможно, иной читатель, перевернув последнюю страницу, и добавит тут же: уж коль скоро издательство решило побаловать нас западным детективом, выпустило бы лучше что-нибудь позабористей.

Что ж, прямо скажем, от подобных вполне допустимых вопросов и сомнений так просто не отмахнешься, поначалу они даже звучат убедительно. И все же с ними, на мой взгляд, нельзя согласиться. Попробуем разобраться, действительно ли «Лавина» — всего лишь средненький «триллер» на «рабочем фоне» или нечто гораздо более значительное. Начнем с одного, как представляется, многозначительного факта: книга фон дер Грюна, вышедшая без малого два года назад скромным тиражом в левом западногерманском издательстве Лухтерханд, одновременно несколько месяцев подряд печаталась в продолжениях в массовом иллюстрированном журнале «Штерн» — одном из самых мощных периодических изданий такого рода в ФРГ.

Тираж «Штерна» намного больше полутора миллионов, цена общедоступная. Лучшей мультипликации не придумаешь. Пожалуй, не сыщешь на Западе писателя, даже среди самых именитых, кто бы не мечтал, чтобы его новая книга печаталась с продолжениями в «Штерне» еще до выхода в свет в том или ином издательстве.

Надо отдать должное нынешней редколлегии «Штерна» — им чаще всего удается сделать безошибочный выбор и популяризовать какой-либо новый роман, который одновременно обеспечивает кассовый успех и привлекает внимание читателя в ФРГ своей злободневностью и остротой поставленных в нем проблем. В то же время «Штерн» не изменяет завоеванной им в последние годы левой направленности — откровенно реакционных опусов, сколь бы ни были они занимательными, или «романов действия», смакующих насилие, журнал не помещает.

И на сей раз чутье не подвело редколлегию журнала — «Лавина» сразу же оказалась в центре литературной и общественной жизни ФРГ, стала предметом острых дискуссий. По части занимательного чтива западно-германский читатель — гурман: «Штерн» мог бы напечатать и нового Кинга, и Форсайта, и мало ли еще кого, вплоть до одной из последних повестей Ю. Семенова, отрекомендовав его как «русского Ле Карре». А вот остановил же свой выбор на «Лавине» — и не ошибся. Успех и резонанс превзошли все ожидания. Дело в том, что читатели в ФРГ в подавляющем большинстве оценили роман фон дер Грюна не по занимательности, не по хитросплетениям сюжета, не по напряженности действия. Они — и в первую очередь лица наемного труда — восприняли «Лавину» как социальную утопию сегодняшнего дня и в то же время как удар в набатный колокол, сигнал тревоги, знамение глубочайшего социального и душевного дискомфорта, вызванного тем, что над столь благополучным и зажиточным государством благоденствия, как ФРГ, над его тружениками начинают сгущаться «грозовые тучи». А быть может, и того пуще, назревают социальные и экономические катаклизмы, справиться с которыми даже такой гибкой системе, как капитализм наших дней, если и удастся, то очень дорогой ценой, как минимум снижением уровня жизни трудящихся на один, а то и на несколько порядков.

Форма развлекательное романа была избрана автором для того, чтобы обеспечить общедоступность книги, сделать ее близкой и понятной даже тем рабочим, которые, кроме местной газетки, ничего не читают. (Грюн, строго говоря, и раньше тяготел к сюжетной динамике, к «детективизации» своих романов. Но на сей раз — и в этом я глубоко убежден — он видел в остром сюжете лишь инструмент, позволивший достичь народности книги в подлинном смысле слова.)

Роман фон дер Грюна ставит проблему, которая и для нас в начальный период перестройки имеет огромное значение, — проблему соотношения эффективности экономики и меры социальной защиты, относительного достатка большинства общества за счет социальной слабости и даже беззащитности меньшинства. Но об этом ближе к концу, а сейчас пора вернуться в Западную Германию 80-х годов.

Преимущество послесловия в сравнении с предисловием именно в том, что подробно говорить о содержании романа нет необходимости и можно всерьез побеседовать о нем с читателем, который уже вполне в курсе дела. Итак, в «Лавине» место и время действия указаны предельно точно, с многочисленными достоверными приметами: 1983–1984 гг., ФРГ, город Дортмунд, один из главных промышленных центров Рейнско-Вестфальского района, в котором писатель живет уже почти 30 лет и в котором знает каждый камень.

Волна неоконсерватизма и неолиберализма, захлестнувшая Запад в 80-е годы, была вызвана прежде всего новой научно-технической революцией. Это и определило общие и основные признаки экономического и политического развития в ведущих капиталистических странах, при всех различиях и оттенках, характерных для соответствующих процессов в каждой из них («рейганомика» в США, «тэтчеризм» в Англии, «неоконсервативный перелом» в ФРГ, провал политики социалистических реформ во Франции в годы «коалиции левых сил»).

Несколько слов о «неоконсервативном переломе» в ФРГ. «Неоконсервативный перелом» в ФРГ, который в данном контексте привлекает внимание прежде всего, можно считать западноевропейской моделью развития в высокоразвитом капиталистическом государстве 80-х годов. В начале десятилетия модель эта в основном определилась: стало ясно, что Западной Германии, самой развитой стране в ЕЭС, для того чтобы выдержать свирепый напор своих главных конкурентов на мировых рынках — Японии и США, — придется переориентировать мощную промышленность на производство наиболее современных и наукоемких технологий и товаров. Для ряда ведущих, так называемых «новых» отраслей — электроники, информатики, биохимии, индустрии космоса — это означает бурный подъем, для большинства же «старых» (в первую очередь горнодобывающей, металлургической и легкой промышленности) — упадок, а в перспективе и смертный приговор. Нет смысла выпускать, скажем, дорогие мужские сорочки или стальные трубы в ФРГ — в пороговых странах Юго-Восточной Азии с их недорогой рабочей силой производить эти товары намного рентабельнее и дешевле.

В начале 80-х годов истинные хозяева ФРГ — «бундесконцернтаг», как ядовито называет их в романе бог-отец Бёмер, — пришли к выводу, что теперь уже не обойтись без «серьезных жертв в социальной области» — сокращения всех социальных выплат, всякого рода пособий, пенсий и т. д., не говоря уже о повышении налогов на доходы работающих по найму, и что дальнейший рост безработицы, как результат рационализации, а также свертывания ряда «старых» классических отраслей, неминуем.

В этих условиях дальнейшее пребывание у власти социал-демократической партии — этой «мастерской по текущему ремонту капитализма», по меткому выражению одного из лидеров левого крыла СДПГ, — западногерманских предпринимателей больше не устраивало. Они понимали, что социал-демократы не могут возглавить процесс социального демонтажа при непрерывном росте безработицы, не скомпрометировав себя окончательно в качестве «партии работающих по найму». А «демонтировать» в социальной области предстоит куда как много — кто знает, быть может, еще лет через пять вслед за гонконгскими рубашками европейский рынок заполнят южнокорейские автомобили, еще более дешевые, чем японские, а сборку компьютеров концерна Никсдорф придется целиком перенести в его филиал в Сингапуре.

Под таким знаком начался и проходит по сей день период «неоконсервативного перелома» в ФРГ. Где-то к 2000 году западногерманский финансово-промышленный капитал рассчитывает справиться с вызовом научно-технической революции и ликвидировать лавиноопасную ситуацию в экономике ФРГ, которая вместе с США и Японией станет тогда одной из главных «технологических лабораторий» мира. Но какой ценой! Часть избыточной рабочей силы — подрастающей, высвобождающейся из погибающих отраслей промышленности или ставшей жертвой технического прогресса — перекачают в сферу услуг, а оставшуюся, гораздо большую часть, загонят в прокрустово ложе пресловутого «общества двух третей», идущего на смену «обществу благоденствия»: двум третям живется хорошо, а одна треть перебивается либо в бедности, либо на границе оной — во всяком случае, по европейским масштабам.