Лавина - Макс фон дер Грюн

— Я? — удивилась Матильда. — Каким же образом?

— Сыновья Бёмера читали, конечно, письмо Гебхардта персоналу. И вы, только одна вы, должны поехать к ним и пригрозить, что обнародуете деликатные подробности об их отце, если они продадут свой пай Вагенфуру. Вы должны дать им ясно понять, что Вагенфур косвенно виновен в смерти господина Бёмера. Ведь из-за вас, фройляйн Шнайдер, возник тогда спор и Хайнрих Бёмер потерял самообладание, только поэтому он так неудачно упал, что тут же скончался. Ведь не кто иной, как Вагенфур, сказал Бёмеру прямо в глаза, что он совратил не только несовершеннолетнюю, но и подчиненную ему по службе девушку. Все это вам надо объяснить сыновьям. Может быть, тогда, боясь скандала, они откажутся от продажи акций Вагенфуру.

Цирер говорил с таким деловым видом, будто предлагал своим партнерам серьезную сделку. Пока он говорил, он медленно и с наслаждением ел сыр, который заказал на десерт. Резал сыр на маленькие кусочки, нанизывал их на нож, совал в рот и уплетал за обе щеки.

Матильда смотрела в потолок. Я видел, как все в ней кипело. Потом она с силой стукнула по столу кулаком.

— Знаете, — сказала она, — за последние месяцы я пережила так много, что сейчас ничто не может вывести меня из равновесия. Напротив, если вы будете утверждать, что делаете все это только из любви к моему отцу и к заводу, то я слепо в это поверю и сочту своим долгом возликовать… А теперь выкладывайте, чего вы требуете взамен?

— Сущие пустяки, — ответил Цирер. — Может быть, у вашего отца найдется для меня местечко, соответствующее моей квалификации. Ему нужен, например, дельный прокурист.

— Сомневаюсь, — заметил я.

— Сколько бы вы хотели получить, если на заводе не найдется для вас места? — спросила Матильда.

— Вы имеете в виду деньги?

— Именно это.

— Если вас, как вы сказали, ничто не может уже удивить, — ответил Цирер, — то, может быть, вас удивит то, что я ничего не хочу. Если не найдется места, то тогда вообще ничего.

— Это действительно меня удивляет, — сказала Матильда.

Лицо Цирера расплылось от удовольствия, и он стал добиваться от Матильды благосклонности, постоянно кивая ей и бросая на нее восхищенные взгляды.

— Значит, — продолжала она, — я должна последовать вашему гнусному совету и опозорить многолетнего спутника моей жизни в глазах его детей. Сомневаюсь, чтобы это увенчалось успехом. Но раз уж мы сидим вот так душа в душу, то меня интересует еще кое-что: вы знаете о темных делишках господина Вагенфура и еще более темных некоего господина Зиберта и знаете также, насколько впутан в эти делишки Вагенфур. Почему же вы не обратились в полицию? От скольких трудов были бы избавлены мы с господином Вольфом.

— Я работал раньше прокуристом в «Уорлд электрик», и последствия до сих пор еще сказываются. Я имею в виду, что бывают происшествия, о которых нельзя рассказывать, не уличив при этом самого себя.

— Понимаю, — сказал я. — Вагенфур держит вас в руках и может заставить вас всю жизнь держать язык за зубами.

— Примерно так.

— Больше я ничего не хочу знать, — сказала Матильда. — Пошли, Вольфик, поехали. А вы уж, господин Цирер, пожалуйста, заплатите, ведь это вы назначили нам встречу. Может быть, когда-нибудь из вас еще получится джентльмен.

По дороге обратно Матильда презрительно фыркнула:

— Информация в обмен на должность! Цирер не хочет быть вахтером, а только прокуристом, преемником Гебхардта.

— Он просто хочет спасти свою шкуру, вот и все, — ответил я. — Кто знает, что он натворил в «Уорлд электрик». Во всяком случае, Вагенфур держит его в своих лапах. И все-таки это возможность не выдать обманщика, а заставить его работать на себя. И Цирер проинформировал нас только затем, чтобы самому избавиться от Вагенфура.

— Ты думаешь, я этого не поняла? Его предложение нажать на близнецов неплохое, хотя и неслыханно грязное.

Через какое-то время я сказал:

— Преподносить сюрпризы способен не только Цирер, но и я. Мне нужна квартира, Матильда.

— Ты переезжаешь? — спросила она таким тоном, будто давно уже об этом знала. — Или тебя выгнала жена?

— Переезжаю.

— Значит, все-таки выставили за дверь.

Потом она рассмеялась. Смех ее причинил мне боль; больше всего мне хотелось выйти сейчас из машины и побыть одному. Радостно, чуть ли не шаловливо, она сказала:

— Вольфик, у меня есть идея. Можешь переехать в мою квартиру, а я, пока ты найдешь что-нибудь подходящее, пристроюсь у отца.

— Откровенно говоря, я не собираюсь оставлять мой дом, — ответил я. — Хочу только уехать на несколько дней, а может, и недель.

— Вы поссорились? Больше, чем обычный семейный скандал?

— Она учинила погром в моем подвале, все изрубила топором — фотокамеры, все приспособления, абсолютно все. И это лишь из-за того, что в разговоре с твоим отцом я назвал тебя Матильдой.

— Твоя жена не глупа, — ответила Матильда. — Она знает, что ты ее обманываешь, хотя никогда еще не обманул на самом деле. Ты слишком долго утаивал от нее, что знаком со мной, а это хуже, чем просто лечь в постель с другой женщиной. Она знает, конечно, что это я вытеснила ее из твоего сердца. Женщина это чувствует, ей не надо объяснять.

— Я люблю тебя, теперь моя жена это знает.

— Лучше бы ты помолчал, — отрезала Матильда. — Ты мне симпатичен, но что касается любви, то она отдана покойному. Пошли, не печалься. Я высажу тебя у твоего дома, можешь порыдать вдоволь о своих фотоаппаратах. А можешь переехать в мою квартиру. Предложение остается в силе.

Криста в своей обычной позе сидела напротив меня в гостиной, терла ладони, зажатые между колен, и смотрела мимо меня на террасу.

— Значит, уходишь совсем?

— Ты же знаешь почему, и нет смысла еще раз говорить об этом. Все давно уже сказано. Так что не будем сентиментальны.

— Сентиментальны? Я? Я только удивлена, с какой легкостью ты отрекаешься от совместно прожитых нами лет.

— Если я так легко от них отрекаюсь, то только потому, что ты взяла в помощники топор… Но оставим это. Ясно одно, из-за тебя я попал в такое положение, которого мы оба не могли предвидеть и которого не хотели. А теперь я, собственно говоря, даже рад, что ты взяла в руки топор. Ты дала мне понять, где мое настоящее место, а именно на заводе… Наш дом останется за тобой, если ты захочешь. Я готов хоть сейчас переписать его на твое имя.

— Переписать? Да. Это упростило бы дело, за это я была бы тебе благодарна… Где ты будешь жить?

— Подыщу себе квартиру. Это не трудно, в Дортмунде хватает пустующих квартир. А пока на время перееду к Матильде, сама она поживет у отца.

— Даже если она будет жить у отца, это ведь ничего не меняет. Ты всегда думал о ней, ты постоянно о ней думаешь. Мужчины в твоем возрасте жадны и трусливы. Они просто не хотят признаться, что для молодых девушек уже не годны. А девушки просто хотят попробовать, как это бывает с мужчиной зрелого возраста, лучше всего с субботы на воскресенье. О том, что будет потом, мужчины не думают. Женщина же, напротив, хорошо знает, когда она становится старой для амурных дел. Мужчина этого никогда не знает. И не хочет знать, поэтому делается смешным. Мужчина даже в гробу считает себя неотразимым.

Криста поднялась с места, будто хотела попрощаться с засидевшимся гостем. Я не встал. Может быть, ждал чуда, может быть, надеялся, что она все-таки предложит еще раз попытаться жить вместе, в нашем доме. Но она стояла передо мной, непреклонная и нетерпеливая, будто говорила: «Уходи же». Криста оставалась верна себе: она была оскорблена. И не было никакого прощения, никакого оправдания и поэтому никакого примирения.

В дверях я сказал:

— Вот мои ключи. Я позвоню тебе, и мы договоримся, в какой день я смогу забрать вещи.

— Это ни к чему, — сказала она. — Я упакую твои вещи и отправлю через экспедиционную контору на адрес этой дамы, у которой ты теперь живешь. Это сэкономит тебе время и труды. Для сборов ты слишком неряшлив и нетерпелив. Напиши мне, пожалуйста, адрес этой дамы.

Я написал адрес на блокноте, лежавшем возле телефона. Кошка скреблась в дверь террасы, я видел и слышал это, но Криста лишь сказала:

— Кошка — это кошка, а человек — это человек. Я впущу ее, когда ты уедешь.

Потом она громко захлопнула за мной дверь. Я не был даже уверен, впустит ли она меня когда-нибудь как посетителя. И вдруг, когда я отпирал машину, у меня перед глазами возникла картина из далекого прошлого: я собираю в трамвае катящиеся по полу апельсины и складываю их в пластиковый пакет, принадлежащий молодой, красивой и несколько смущенной женщине.

Я не оглядывался, но знал, что Криста стояла у окна на кухне и смотрела мне вслед. Я надеялся, что кошка прибежит через сад ко мне на улицу, но она не пришла. Очевидно, Криста впустила ее, как только я ушел из дома. Я чувствовал потребность попрощаться с соседями, но не стал этого делать. Криста постепенно сообщит им правду, и я уже слышал слова утешения: «Ваш муж стал теперь большим человеком, и кухарка в жены ему уже не годится».