Возвращение - Бернхард Шлинк

3. Не утаивай свои слабости, а используй их! Венцель Страпинский был неловким и робким, он стеснялся есть слишком много рыбы и пить слишком много вина и тем самым убедил хозяина постоялого двора и кухарку в том, что владеет хорошими манерами, он был немногословен, и это придавало его словам вес, и он стеснялся и краснел, завидев Неттхен, и это ей очень понравилось.

4. Играй свою роль так, чтобы тебе не пришлось утаивать от других свои интересы и ты мог бы поступать в соответствии с ними! Венцель Страпинский был заинтересован в том, чтобы его происхождение осталось в тайне, и добился он этого тем, что убедил всех, будто он — беглец, которого преследуют, и таким образом он защитил себя от всяческих расспросов.

5. Не злоупотребляй принятой на себя ролью без нужды! Венцелю Страпинскому это далось легко, ведь, за исключением титула, он звался так же, как граф, за которого его приняли. При этом он был достаточно умен, чтобы никогда не выдавать себя за графа, и подписывался только своим именем.

6. Не выдавай себя за другого человека сам, пусть это делают другие! Гольдахцы глубоко уверовали в существование графа Венцеля Страпинского потому, что они сами приняли его за такового, фантастически истолковав самые обыденные события.

7. Основа успеха заключается в тайне, именно тайна привлекает к тебе интерес и позволяет другим видеть тебя в том обличье, в котором они тебя хотят увидеть!

8. Заручись симпатиями со стороны недоверчивых, но не доверяй им! Среди гольдахцев недоверчивым был только Мельхиор Бёни. Венцелю Страпинскому поначалу нравилась его симпатия, однако потом самозванец повел себя неосторожно. Доброе отношение все равно должно было измениться, потому что Венцель и Мельхиор соперничали из-за Неттхен.

9. Если потерпишь неудачу, не старайся прикрыть ее, а прими ее как подобает!

Хотя Венцель Страпинский во всем вел себя так, как ведут себя обманщики, все же поначалу он вовсе не хотел быть кем-то другим. Он просто не мешал другим принимать его за знатного человека. Разве он обязан был их разубедить?

Гольдахцы приняли его за графа не ради него, а ради самих себя. Он ничего у них не отнял; он ничего не забрал с собой из того, что приобрел благодаря их гостеприимству. Нет, Венцель Страпинский гольдахцам не был ничего должен.

Разве он обязан был открыться Неттхен?

Ведь и Неттхен приняла его за графа не ради него, а ради самой себя. Она и полюбила его ради своего интереса, она и обручилась с ним ради себя. Правда, это обручение могло повредить ее репутации и ее будущему, о чем она не знала, но о чем знал Венцель Страпинский. Обязан ли он был поэтому открыться ей? Не становился ли он обманщиком, умалчивая о своем истинном положении и, таким образом, активно вводя Неттхен в заблуждение?

Вопросами этими можно пренебречь. Венцель Страпинский не просто не открылся Неттхен. Он ведь потом желал, чтобы она принимала его за графа Венцеля Страпинского. Он ей прямо сказал, что в роли графа хочет насладиться с нею короткими мгновениями счастья, а потом раскрыть обман и лишить себя жизни. То, что «его увлекла глупость этого мира», еще не превратило его в обманщика. Однако потом глупость «превратила его в своего приятеля». Или это произошло по его собственной вине? Венцель Страпинский противился тому, чтобы стать обманщиком, но в конце концов стал таковым.

Он пробыл обманщиком очень недолго. После того как его разоблачили, он не отправился в странствия, чтобы попытать счастья и удачи, затеяв новую аферу где-нибудь в другом месте. Он остался в Гольбахе, женился на Неттхен, стал преуспевающим портным и торговцем сукном и уважаемым человеком. Так его карьера обманщика подошла к успешному завершению. Она позволила ему обрести заслуженное место в этом мире, чего в ином случае он бы не обрел. Он был достаточно умен, чтобы сохранить это.

Венцель Страпинский был симпатичный обманщик — совестливый, скромный, способный учиться на ошибках и веселый. Он является лучшим доказательством того, что быть обманщиком еще не значит совершать нечто дурное. Ведь эта роль может просто-напросто быть единственной возможностью достичь в жизни того, чего ты заслуживаешь.

В тот же вечер я встретил де Баура на улице.

— Вы еще не уехали? Я полагал, что вы вернулись в Германию и приедете только на семинар.

Я сказал ему, что буду дожидаться семинара здесь, и он пригласил меня на Рождество.

— Если надумаете, то позвоните, мы вам будем рады.

Он улыбнулся своей детской, смущенной улыбкой, и неожиданно я вновь увидел в нем того молодого человека, правда не в костюме с брюками-гольф, а в темно-сером, подбитом черным бархатом плаще.

10

После встречи перед январским семинаром, во время которой мы, участники, познакомились друг с другом, получили задание и условились о времени отъезда, жизнь моя шла тихо. Книгу, о которой мне предстояло говорить на семинаре, я быстро прочел. Работу над переводом книги де Баура, продвигавшуюся все медленнее и медленнее, я забросил совсем. Иногда я встречался с Джонатаном Марвином, которого де Баур наконец-то пригласил на семинар.

Несмотря на то что сильно похолодало и стало рано темнеть, я каждый вечер совершал пробежки по парку, а потом стоял на террасе и тосковал. Иногда я выходил из дому только на пробежку, а все остальное время лежал на кровати, читал романы, пил апельсиновый или грейпфрутовый сок с водкой, задремывал, потом снова читал, пил и задремывал, пока наконец поздно вечером не засыпал совсем. В моей комнате всегда стоял полумрак. Днем я отчетливо видел из окна кирпичную стену, закрывавшую обзор, в сумерках же очертания стены расплывались, а ночью стена меняла свое обличье, освещенная светом из нескольких окон, выходивших во двор-колодец.

Лежа в постели, я разглядывал окно, расположенное этажом выше. За этим окном жила молодая женщина, которую я видел, когда она открывала или закрывала окно и когда перед открытым окном расчесывала волосы. Она вставала то очень рано, то очень поздно, и, судя по тому, в какие часы она уходила из квартиры и возвращалась домой, можно было предположить, что она работает медсестрой или врачом. Красивой она не была, однако все, что она делала, она делала решительно, скупыми и точными движениями, и смотреть на нее было одно удовольствие. Я отклонил приглашение де Баура и собирался пригласить на ужин в Рождество мою соседку, если она останется одна. Однако на Рождество ее дома не оказалось. Когда через несколько дней она вернулась домой, с нею был мужчина, с которым у нее не все ладилось. Посреди ночи я проснулся от громких и возбужденных голосов и сильного стука дверей, а следующим утром я в первый и последний раз столкнулся с моей соседкой в лифте, прическа закрывала часть лица, и я предположил, что женщина таким образом пытается скрыть синяк под глазом.

Целую неделю в декабре я мастерил для Барбары календарь. Я купил фотоаппарат и стал фотографировать: сфотографировал вид, открывающийся с террасы, на которой я тосковал о Барбаре, дом, в котором я жил, дом, в котором она жила с Оджи, и школу, в которой она тогда преподавала, а также аэропорт. Для оставшихся без моих фотографий месяцев я подобрал иллюстрации с обложек журнала «Нью-йоркер», а для декабрьской страницы разрезал на части искусственную елочку величиной с ладонь, приклеил к календарному листу, прикрепил к ветвям крохотные разноцветные электрические свечки, а с обратной стороны листа — крохотную батарейку и даже раздобыл чип, на котором была записана мелодия «Джингл-беллз». Я очень старался, сначала из любви, а потом из желания сделать все как надо, связанного уже не с Барбарой, а с самим делом, и до конца его доводил уже из упрямства: я приготовлю ей уникальный подарок, не важно, любит она меня или нет. Для Макса я накупил жвачки самых разных сортов с картинками-вкладышами, а маме купил кожаное кепи для поездок в открытом авто. В ее бандероль я вложил рекламную брошюру факультета политологии, в которой была напечатана фотография Джона де Баура.

Я вел тихую жизнь, но я чувствовал себя одиноким. Иногда я ходил в кино, смотрел по два или по три фильма подряд и был под сильным впечатлением от увиденного на большом экране. Иногда я ходил в ресторан, в котором поздно вечером ученики певческой школы исполняли оперные арии в сопровождении рояля. За роялем сидела пожилая дама, стоически игравшая все, что попросят. После окончания оперного спектакля в ресторан иногда забредал настоящий тенор и пел вместе с учениками. Иногда я брал напрокат велосипед и объезжал весь Манхэттен по береговому периметру.

Когда за десять дней до Рождества я отправил бандероли Барбаре, Максу и матери, у меня было такое чувство, что год закончился. Я попытался прикинуть, что он мне принес, разложить все по полочкам, как наводят порядок в квартире, в которой за год много чего скопилось. Я продвинулся недалеко. Я тосковал по Барбаре, был словно парализован собственным безразличием ко всем делам, которыми занимался, с печалью думал о матери, ведь ее ложь не просто сделала нас еще более чужими друг другу, нет, она словно умерла для меня, а еще я чувствовал агрессивность и злость по отношению к отцу, хотя я и видел в Джоне де Бауре то, что мне нравилось в Иоганне Дебауере, — да, итог был неутешительный.