Возвращение - Бернхард Шлинк

Джейн была шокирована поведением испытуемых.

— Ведь это подтверждает правоту Ханны Арендт,[30] правда ли? Зло банально, и нормальный человек способен на любой чудовищный поступок, когда кто-нибудь, обладающий авторитетом, побуждает его к этому.

Энн с ней не согласилась:

— Не может быть, чтобы от тридцати до шестидесяти процентов всех людей были такими же послушными Эйхманами![31] Я в это не верю. Я не верю в то, что Эйхман и другие просто исполняли свой долг. Они наслаждались тем, что творили, они с охотой и радостью совершали жестокости. Ты разве не видела «Выбор Софи»?[32]

— Никто не совершает жестокости только по приказу, — вмешалась в разговор Кэтрин, бывший врач. — Я тоже видела «Мозаику». Ужасны и мучительны не только удары тока, но и сами вопросы. Неужели вы этого не заметили? Ведь это вопросы, не имеющие ответов. Тот, кто задает такие вопросы, склонен мучить людей.

— Это только в пьесе так. У Милграма вопросы были ограничены заданной темой: руководитель эксперимента читал вслух текст, а испытуемые должны были запомнить содержание.

Именно это меня возмутило больше всего. Неужели Джейн, Энн и Кэтрин не видели, что этот эксперимент — чистая подлость, независимо от того, как формулировались вопросы и связаны ли они были с дополнительными мучениями? Однако, прежде чем я это произнес, одна из молодых студенток сказала:

— Ведь невозможно… нельзя, чтобы экспериментировали с живыми людьми!

— Нельзя? — в разговор включился де Баур, прежде слушавший молча. — Испытуемые у Милграма говорили об этом иначе. Для них этот эксперимент был возможностью лучше узнать себя и, — он сделал небольшую паузу, — узнать, что такое страх.

Он произнес это так, словно поставил в разговоре точку. И отвернулся от говоривших.

— Если все, что дает возможность познать себя, является положительным, то в мире не существует ничего отрицательного, — сказал я, все еще кипя от возмущения.

Де Баур снова повернулся к нам:

— Разве это не прекрасно? Что в этом неправильного?

В его голосе я услышал издевательские нотки. Его слова услышали и другие студенты и с интересом окружили нас.

— Дурное не может стать хорошим только потому, что из него делается некий моральный вывод.

— Разве нельзя учиться на ошибках? Неужели существуют только непреложные мнения?

Стоявшие вокруг рассмеялись.

— Мнение ничего не меняет в том, что произошло. Мы по поводу всего можем составить мнение: по поводу добра, по поводу зла, по поводу событий, которые сами по себе ни хороши, ни плохи.

— Что такое событие, как не толкование, которое мы ему даем? Почему мы не можем составить мнение, что нечто, показавшееся нам сначала дурным, является в конечном счете благом?

— Но ведь эксперимент не был благом. Людей обманывали и использовали, заставляли их делать нечто, чего бы они иначе не стали делать. Вы хотите, чтобы с вами так обошлись?

Де Баур поднял руки, словно защищаясь, снова опустил их и засмеялся.

— Разве нужно, чтобы я хотел? Разве не достаточно того, что я готов предположить, что способен на это — ради науки и прогресса?

— Мне позволено причинить другим то, на что я готов сам пойти? Золотое правило вам кажется слишком мягким? Не желаете ли вы установить более жесткое, железное правило?

Я бы не произнес этих слов, если бы не был столь возбужден. Неудачный разговор с его женой, неудачная попытка завязать разговор с детьми, мое замешательство в компании, неловкое участие в споре с Джейн, Энн и Кэтрин, угол, в который загнали меня вопросы де Баура, его насмешка, — я был так возбужден, что мне мало было выследить зверя, надо было взять его на мушку.

Де Баур кивнул:

— Железное правило…

Мелькнула ли у него тогда мысль спросить меня, откуда мне известно про железное правило? Он казался довольным тем, что выманил меня из укрытия, и одновременно был сбит с толку, обнаружив то, что при этом вышло наружу. Другие замерли в ожидании, как продолжится наша перепалка. Однако де Баур больше не сказал мне ни слова, он лишь посмотрел на меня оценивающим взглядом и громко произнес:

— У всех налито вино, все готовы поддержать? Сегодня третье октября тысяча девятьсот девяностого года, день объединения Германии. Порадуемся же этому вместе с нашим немецким другом!

6

После этого разговора наши отношения стали складываться иначе. В конце ближайшего семинарского занятия де Баур спросил меня, не хочу ли я пройтись вместе с ним, ведь он тоже живет на Риверсайд-драйв. По дороге я ожидал, что он спросит меня, откуда я знаю про железное правило. Однако он стал спрашивать меня про перевод его книги, насколько я уже продвинулся, какие трудности встретились, не появились ли у меня какие-нибудь замечания, которые он мог бы учесть в готовящемся новом издании. Все выглядело так, словно он хотел доказать мне, что не услышал вопроса про железное правило. И в следующий раз, когда он вновь пригласил меня пройтись вместе до дома и когда между нами возникла определенная доверительность, де Баур избегал вопроса о том, почему меня интересуют определенные темы, почему я отстаиваю те или иные взгляды и кто я такой.

Во время лекций и семинарских занятий он иногда обращался ко мне напрямую, обращался с добродушной, словно подмигивающей усмешкой, будто давая понять, что я — очень милый и наивный человек.

— Весь мир как правовое сообщество — это ведь то, чего бы вы желали?

Прежде чем я успевал ответить, он объяснял, почему эта идея прекрасна, но ложна и почему всякое сообщество предполагает определенную однородность его членов, не обязательно национальную, этническую или религиозную однородность, но, по меньшей мере, однородную мечту, каковая, к примеру, объединяла переселенцев, прибывших в Америку и желавших стать американцами.

— Вы больше не верите в объединяющую силу нации.

Он объяснил, что в условиях глобализации разрушение национальных государств вовсе не приведет ко всеобщему человеческому братству, а заставит людей объединяться по другому принципу — семейному, этническому или религиозному. Сочувствие к оскорбленным, униженным и уничтоженным, если они не относятся к числу наших близких, носит чисто ритуальный характер.

— Добрая сторона зла. Наш друг вовсе не в состоянии представить, что зло может содержать в себе добро. — Он улыбнулся сначала мне, а потом залу. — В чем же проявляется добро, содержащееся в зле? В том, что оно пробуждает наши моральные чувства и обостряет их? В том, что оно создает институты, призванные остановить зло, без которых немыслима культура? В том, что оно обосновывает вражду между добром и злом и таким образом способствует возникновению вражды между людьми, без которой человек не обретет своей идентичности, а его жизнь не обретет движущей силы?

Я увидел, что на лицах слушателей появилась растерянность. Де Баур продолжал:

— Добрая сторона зла заключается в том, что зло можно поставить на службу добру.

Слушатели на некоторое время облегченно вздохнули. Однако де Баур словно бы заранее радовался тому, что это облегчение вновь уступит место беспомощности.

— Бедность и нищета способствуют прогрессу и развитию культуры, насилие обеспечивает мир, невинные жертвы способствуют успеху справедливой революции и приводят к победе в справедливой войне. Лишь благодаря искусительному пению сирен Одиссей, велевший привязать себя к мачте и не заткнувший уши, дал нам идею конституции: ощутить власть на вкус, однако связать себя так, чтобы не поддаться ее искушению. Нам решать, позволим ли мы злу подавить добро или поставим зло на службу добру. Мы должны также решить, что такое добро и что такое зло, кто, кроме нас, это сделает?

Он еще раз улыбнулся в мою сторону:

— Наш друг задается вопросом, зачем все эти разговоры о зле. Разве все великие злодеи не умерли, разве все империи зла не разрушены и не распались? Разве свобода, демократия и рынок не победили во всем мире? Разве после «холодной войны» не начался вечный мир? Разве через десять лет век зла не сменится веком добра?

Лекция закончилась. Студенты, нагруженные столь многими оставшимися без ответа вопросами, медленно и неохотно поднимались со своих мест. Де Баур подождал, пока первые слушатели направятся к выходу. Когда он вдруг снова продолжил свою речь, все замерли и обернулись в его сторону.

— Будьте недоверчивы! Не доверяйте ни следующему десятилетию, ни следующему веку, не доверяйте ни добру, ни норме! Истина открывается лишь перед лицом зла и в минуты потрясений.

Де Баур собрал бумаги и книги со стола и быстро вышел из аудитории, прежде чем студенты сообразили, что это были его заключительные слова. Это было впечатляющее выступление, и я был уверен, что он к нему тщательно подготовился и теперь наслаждается произведенным эффектом. Он не просто хотел вести занятия в университете и учить студентов думать и исследовать. Он хотел добиться их превращения. Вопрос только — в кого?