Возвращение - Бернхард Шлинк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она вышла из кухни, однако в дверях еще раз обернулась ко мне. Я заметил, что она старается сдерживать себя. Я увидел и ямочку над левой бровью.
— Ты со мной больше не спишь. Даже никогда не приласкаешь. Не разговариваешь со мной. Вечером лежишь как бревно. Когда я ночью просыпаюсь, ты сидишь за письменным столом, а если я подхожу к тебе и спрашиваю, что случилось, ты смотришь на меня страдальческим взглядом. Я две недели жду, когда ты со мной заговоришь, сколько мне еще ждать?
— Не две, а полторы…
Она хотела что-то сказать, но осеклась, махнула рукой, покачала головой и ушла с кухни, а потом и из дома. Она не захлопнула дверь, оставила ее открытой, словно отдавая наш дом на волю ветра, чтобы нас занесло снегом, залило дождем, завалило палой листвой, покрыло пылью, похоронив под нею наш общий домашний уют.
Я прислушивался к ее шагам. Потом я встал, закрыл двери и убрал посуду со стола. Я знал, что был неправ и поступил нехорошо. Я знал, что и в другой раз поступлю так же. Мне было не избавиться от собственной агрессивности, и я отыгрывался на тех, на ком мог отыграться, — на Барбаре и на себе самом. На большой скандал меня не хватало, только на маленькие гадости. Но и в этом случае я могу натворить непоправимых бед.
Я не знал, что предпринять, что делать с Барбарой, с самим собой, с начавшимся воскресеньем. Я угодил в ловушку и не знал, как из нее выбраться. Я сел на балконе, слушал, как зазвонили колокола к началу церковной службы, слушал, как они звонили через час, после ее окончания. Я уснул, проспал несколько часов, проснулся с онемевшими от долгого лежания руками и ногами, встал и принялся готовить ужин, хотя для этого было еще слишком рано. Мне хотелось, чтобы наступило время ужина, чтобы вернулась Барбара и чтобы мы вместе сели за стол.
Она пришла довольно поздно и держалась замкнуто. Однако она выслушала все, что я ей сказал о моей раздражительности, обиде, разочаровании, агрессивности и о той ловушке, в которую я попал, а когда мы легли в постель и я потянулся к ней, она меня не оттолкнула. Ее объятия были сдержанными, но, когда мы уже стали засыпать, она снова обняла меня. Я был безмерно рад. Одновременно я понимал, что не выкарабкался из своей ловушки, но должен из нее выбраться, если хочу, чтобы у нас все ладилось.
18
Мы больше не ссорились. Я агрессивно реагировал абсолютно на все: на порвавшиеся шнурки, на дворники, плохо очищавшие ветровое стекло машины, на пассажиров, толпившихся на ступенях вокзала и мешавших выходу на перрон, на секретаршу, забывшую написать письмо, на собственные руки, которые никак не могли справиться с тем, чтобы заменить ремешок на часах. Иногда мне казалось, что я лопну от злости на отвратительные, коварные мелочи жизни. Однако моя агрессия не распространялась на Барбару. Мы спали вместе, ласкали друг друга, разговаривали.
Однажды в издательство пришла мама. Она еще ни разу здесь не появлялась, и она подчеркивала этот факт, всему удивляясь и восторгаясь, чтобы отодвинуть объяснение причины, по которой сюда пришла. Наконец мы сели у меня в кабинете и стали пить кофе.
— Да, он сказал мне, чтобы я после войны приехала сюда и что он тоже сюда вернется. Иначе я бы не поселилась в городе, сразу уехала бы куда-нибудь в маленькую деревушку или на хутор.
Она надолго умолкла, я ее не торопил. Она пришла ко мне, потому что считает это своим долгом, и этот долг она выполнит.
— Осенью сорок шестого он вернулся сюда. Не знаю, как он меня разыскал, но ведь он нашел меня еще в Бреслау, это у него всегда получалось. И он предложил мне сделку: если я подтвержу, что он умер, то он готов сделать так, чтобы его признали моим мужем и твоим отцом, и в Швейцарии у меня будут свекор и свекровь, а у тебя дедушка и бабушка. Я согласилась на его условия, согласилась ради тебя, и ради себя тоже, написала его родителям, что видела, как его застрелили, и что нашла при нем письмо, которое прилагаю к своему письму. В этом письме он сообщал своим родителям, что мы поженились.
Она посмотрела на меня холодным взглядом, но я заметил, что она не только меня старается удержать от проявления эмоций, но и сама стремится не обнаружить свои чувства. Потом она позволила себе слегка улыбнуться.
— Теперь ты понимаешь, почему я не хотела встречаться с твоими дедушкой и бабушкой?
— Почему отец захотел исчезнуть?
— Он сказал, что ему грозит опасность, он хочет избежать ареста, вынужден прятаться, намерен эмигрировать. Я ему не поверила: человеку, который в самые последние месяцы войны расхаживал в твидовом костюме, голубой рубашке и галстуке в крапинку, не может угрожать опасность. Правда, когда он появился у меня, на нем были какие-то обноски мундира.
Она пожала плечами.
— Он пробыл здесь два-три месяца, точнее, десять недель, а однажды вечером, вернувшись домой, я его не застала
— Он знал меня?
— Когда я была на работе, он сидел с тобой. Он редко выходил из дома. Он ждал, когда ему сделают фальшивый паспорт, визу, билет на пароход, не знаю, чего он ждал. Он сидел дома, присматривал за тобой и писал романы. Я их продавала, и таким образом мы зарабатывали немного денег.
— Он меня знает!
Я пришел в такую ярость, что не знал, что с собой поделать.
— Ты бы простил ему, если бы он бросил свою беременную подругу, а вот то, что он бросил сына…
Я услышал в голосе матери насмешку и понял, что она права, но это ничего не меняло; то, что он видел меня, присматривал за мной, разговаривал и играл со мной и, несмотря на это, меня бросил, было намного обиднее, чем если бы он бросил еще не рожденное дитя. Я был для него не просто некоторой абстракцией, а личностью, и наверняка не менее симпатичной, чем Макс для меня. То, чего я не смог сделать даже по отношению к сыну моей подружки, узнав его поближе, он сделал по отношению к собственному сыну: он лишил сына места в своем сердце и в своей жизни.
Я не повторил свою ошибку и не стал срывать злость на Барбаре. Я сдерживал себя. И только когда мне приходилось иметь дело с оборванным шнурком, с неотправленными письмами и с неловкими руками, я в течение нескольких месяцев замечал, каких сил мне стоило сдерживаться. Но ведь кто ж его знает, что бы я мог натворить, если бы не заставлял себя сдерживаться.
Летом на горизонте вновь появилась возможность приобрести издательство, однако и этот проект потерпел неудачу. Издательство «Тротта», которое мне очень приглянулось и своим старинным названием, и издательской программой, включавшей в себя литературу от философии до поэзии, и тем, что оно находилось в Потсдаме, снова было перекуплено большой торговой книжной сетью, и все пошло по тому же сценарию: переговоры, поначалу удачные, зашли в тупик, потом владельцев издательства мне было не застать по телефону, а в конце концов на мой звонок ответила секретарша, очень удивившаяся вопросу, ведь, как она сообщила, издательство «Тротта» уже продано неделю назад.
Лето прошло нельзя сказать чтобы плохо. Барбара настаивала на том, чтобы мы на выходные опять куда-нибудь выезжали, как раньше, и мы доехали до побережья Балтийского моря, побывали в Висмаре, Ростоке и Грайфсвальде, на полуострове Даре, в дельте Одера, в Гёрлице-на-Нейсе и в городках в верхнем течении Эльбы. Городки и деревушки выглядели скучными и запущенными, но попадались и очаровательные деревни, и городские улицы, с достоинством несшие на стенах своих домов шрамы истории. На окаймленных деревьями и вымощенных булыжником сельских дорогах время словно остановилось; очень редко попадался навстречу трактор, иногда легковушка, иногда грузовик, а когда мы где-нибудь останавливались и выходили из машины, вокруг слышалось только пение птиц и шум ветра. За комбайнами, двигавшимися по полям, шествовали аисты.
И у меня, и у Барбары было такое чувство, что и для нас время остановилось несколько лет назад. Сначала мы только пытались возродить старые привычки, в любую минуту готовые отказаться от них, если они покажутся неуместными. Однако они пришлись очень к месту. Мы понарошку толкались, когда вместе пользовались ванной комнатой, мы приплясывая бегали из спальни в ванную и обратно, мы читали вслух стихи Гернхардта, мы вместе молчали, — все это было нам по душе, как было по душе прежде, и все было так, будто это никогда не прерывалось.
19
Однажды ночью я вдруг заговорил. Это произошло непроизвольно, без предварительной подготовки. Возможно, во мне просто накопилось много всего, и я не мог сдержать это в себе.
— Когда мы вместе путешествуем, то все обстоит хорошо. Правда, и тогда бывают моменты, когда мне приходится приложить максимум усилий, чтобы сдержаться. Помнишь, мы сегодня днем полчаса плелись по шоссе за трактором, который мог бы нас пропустить, но не захотел? Или вчера, когда нам не разрешили сесть за один из свободных столиков, потому что официант обслуживал только те столы, за которыми уже кто-то сидел? Или когда ты сегодня утром три раза открывала и закрывала дорожную сумку, потому что что-то в ней забыла? Эти ситуации сводят меня с ума, я устаю до изнеможения, подавляя в себе агрессивное чувство.