Возвращение - Бернхард Шлинк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она тоже поднялась с постели и встала рядом со мной. Парни погнали наших перед собой в гостиницу, загнали в холл и стали кричать, что мы все должны спуститься вниз, а один побежал по коридору второго этажа, распахивая все двери. Внизу командовал сын Стива Уолтона. В руках у него был фонарик, и он освещал им Грега, Майка и Фила
— Один за всех и все за одного? Трое ваших друзей думают не о всех, а только о себе.
Он засмеялся:
— У них хватило ума замкнуть замок зажигания и завести машину, но не хватило ума, чтобы включить рычаг полного привода. Кто из вас этот герой? Где он вырос, что так ничему не научился?
Он продолжал насмехаться.
— А теперь обувайтесь и идите вытаскивать машину из этого дерьма, ясно?
— Вы с ума сошли. — Кэтрин была вне себя. — Вытаскивать джип из снега? Машину, у которой полный привод и которая может выбраться сама?
Мы снова не поняли, что случилось, и стояли, застыв в неподвижности, когда все закончилось. Сын главного схватил Кэтрин, маленькую и щуплую женщину, за пуловер на груди, распахнул дверь и вышвырнул ее на снег.
— Хочешь там побегать босиком?
Потом он напустился на нас:
— Чтобы в три минуты были готовы.
Я помог Кэтрин подняться. Она дрожала и плакала, я подумал, что она ушиблась, и обходился с ней особенно бережно. Она мотнула головой. Она плакала от унижения и бессилия.
Снег пошел сильнее. Если он будет идти всю ночь, мы завтра не найдем дорогу. Я встретился глазами с Рональдом и понял, что он подумал о том же. Мы вытащили джип из канавы, потом дотолкали его по улице до площадки. Это была тяжелая работа, не обошлось без ругани, потому что Рональд злился, что Грег, Фил и Майк только делали вид, что помогают, и вся работа легла на плечи остальных. Когда мы доставили джип на площадку, все были без сил, мокрые от снега и пота. Мы вернулись в холл. Кэтрин велела нам растереться досуха и, надев все, что у нас есть, лечь в постель.
— Один момент.
Стив Уолтон, на которого мы не сразу обратили внимание, вытащил пистолет, поднял руку и выстрелил вверх. Когда мы обернулись к нему, он сунул пистолет в кобуру под мышкой и обвел нас оловянным взглядом.
— Мы разочарованы. Мы разрешили вам здесь остаться, хотя вам здесь делать нечего. Мы разделили с вами нашу еду. А вы что делаете? Вон тот, — он показал на Джонатана, — обращается с нами, будто мы таксисты, которые за деньги отвезут его туда, куда он пожелает. Эти трое хотели нас обокрасть. Ты, — он повернулся к Рональду, — действуешь мне на нервы своими разговорами о разумном компромиссе. Мы хотим от вас только благодарности и дружелюбия. — Он повысил голос. — Благодарности и дружелюбия, а также извинения за ваше прежнее поведение. Вам ясно, что я хочу услышать от вас завтра? — Он остановился передо мной. — Ясно?
Я медлил с ответом, и он толкнул меня так, что я оказался припертым к стене спиной. Он встал прямо передо мной, почти касаясь меня своим лицом, так что я почувствовал его дыхание, мне стало страшно.
— Ясно?
— Да, ясно.
Он подошел по очереди к каждому из нас и все ответили: «Да».
Потом он вместе с парнями ушел в салон. Мы молча разошлись по комнатам. Джейн и я разделись, насухо вытерли друг друга, смущаясь оттого, что наша нагота не пробуждает в нас никакого желания. В постели она сказала:
— Мы здесь всего две ночи, а кажется, что целую вечность.
Я хотел сказать ей «да», но у меня больше не поворачивался язык, чтобы произнести это слово. Мною по-прежнему владел страх — не страх перед чем-то, а страх как некое физическое состояние.
— Что будет завтра?
— Снег идет все сильнее, я боюсь, что нам завтра не уйти. Они не пустят нас в салон, надо попытаться перенести печку из сарая в библиотеку.
— Мы должны извиниться перед ними.
— Нужно, чтобы они снова поделились с нами едой.
Через какое-то время Джейн сказала:
— Они ведь даже не сказали, зачем они сюда приехали.
15
Они сообщили нам об этом на следующий день. Они намеревались поохотиться. Когда в десять часов перестал идти снег, они упаковали припасы в рюкзаки и опробовали на террасе свои ружья, а когда в половине одиннадцатого сквозь облака проглянуло солнце, они отправились на охоту, Марк пошел с ними.
— Пора, — сказала Памела.
— Куда нам пора? У джипа заблокировано рулевое управление.
— Тогда мы приготовим им ловушку. Мы пропилим дыру в полу холла. А может, у кого-нибудь есть с собой снотворное? Можно подсыпать им в еду. Или забаррикадируемся где-нибудь, заберем с собой все припасы, и им придется вступить с нами в переговоры.
Однако припасов в кухне больше не было. Номер главного был закрыт, и нам не удалось ни сломать дверь, ни залезть в него через балкон.
— Откуда у них ключи?
Грег сказал:
— Идите за мной.
И мы пошли за ним к джипу.
Рулевое колесо было заблокировано железной штангой, но дверцы не были заперты. Грег открыл правую дверцу и показал на кожаную папку, которая лежала на полу перед сиденьем водителя.
— Это ведь… Я сегодня ночью не очень присматривался к ней, но вам она не напоминает…
Памела открыла папку, там были две книги, пачка бумаги, календарь. Она полистала календарь.
— Да, это вещи де Баура.
— Что все это значит?
— Я не знаю. — Памела положила папку на место. — Но мне это все не нравится.
— Неужели ты думаешь…
Рональд не договорил до конца, и никто из нас не осмелился сказать вслух о том, чего мы боялись. Мы установили печку, вывели трубу через форточку, принесли дрова в библиотеку и затопили. Иногда до нас доносились звуки выстрелов. Если получится, мы завтра отправимся в путь, а сегодня нам надо извиниться. Кто будет извиняться за всех? Мы бросили жребий, я обошел всех с ведерком для шампанского, который я взял из бара, и жребий вытянула Кэтрин.
— Я это сделаю. Однако мне не кажется, что они удовлетворятся извинениями женщины.
Памела взглянула на меня:
— Это сделаешь ты.
— Мы бросили жребий, он выпал Кэтрин, пусть она попытается. Если не получится, посмотрим, что дальше делать.
— Зачем рисковать, если можно избежать риска? Извиниться должен ты, а еще лучше, если вы сделаете это вдвоем.
— Я не стану. Зачем мы тогда тянули жребий…
— Ты это уже говорил. Мы тянули жребий, потому что не знали другого выхода. Потому что толком не подумали, а теперь подумали и знаем, как нам поступить.
Памела была права. Я это знал, но не хотел уступать. Я не хотел извиняться за то, в чем не был виноват. Когда мы тянули жребий, я вспомнил, как наша соседка пожаловалась на меня матери, что я будто бы обозвал ее «зассыхой», и мама заставила меня извиниться перед соседкой. Я был маленький, я еще никогда не произносил такого ругательного слова и даже не слышал его прежде ни разу. После того как я извинился, у меня было очень гадко на душе оттого, что я не мог этого понять. Только повзрослев, я понял, что принес в жертву свое достоинство, чтобы не ссориться с матерью, что все ритуалы, связанные с самокритикой, с их фальшивыми обвинениями и фальшивыми извинениями, направлены на эту цель и что такая жертва убивает самоуважение. Нет, я не предам себя. Я не стану извиняться. Пусть Кэтрин попытается, а если не получится, то посмотрим.
Они вернулись с подстреленной косулей. Кэтрин заставили освежевать и разделать тушу, коли она врач, а я вызвался ей помогать, потому что чувствовал себя перед ней виноватым. Не знаю, чем были заняты другие: то ли носили дрова для камина в салоне, то ли разводили огонь, то ли ставили пиво в холодильник, то ли устанавливали радиоприемник и громкоговорители, из которых по отелю разнеслись громкие звуки модной песенки. Вероятно, Стив Уолтон и парни за те три часа, в течение которых я с Кэтрин разделывал тушу, смогли поговорить с каждым с глазу на глаз, вероятно, и с Кэтрин тоже, потому что я несколько раз оставлял ее в кухне одну, а эти четверо приходили посмотреть на ее поварское искусство. За едой они не сразу заговорили о том, что им удалось выведать у наших. В начале трапезы Кэтрин принесла извинения, и мы подумали, что извинение принято; Кэтрин говорила о том, что мы и они не поняли друг друга и что это непонимание привело к конфликту, говорила о разных темпераментах и о разных стилях поведения, сожалела, что мы обидели тех, кто помог нам в беде, и выразила надежду, что еда примирит нас и что мясо всем пришлось по вкусу.
Однако через какое-то время сын сказал Стиву Уолтону:
— Она хотела сказать, что мы не так говорим, что у нас не тот уровень? Она что, держит нас за тупых крестьян, за деревенских идиотов?
— Я не знаю, хотела ли она это сказать, но я знаю, что она принимает нас за идиотов, перед которыми можно извиниться за всякую мелочовку и не упомянуть о серьезных вещах. Не худо бы было извиниться и за то, — он повысил голос, — что вы собрались устраивать ловушки, проделывать дыры в полу, отравлять еду. И на сей раз извиняться будет не девушка, а парень. Ясно вам? Эй, ты, — он показал на меня, — ясно тебе?