Жертвы Ялты - Николай Толстой

Казаки прождали его до полуночи, но майор так и не явился. Такое невезение, само по себе ерундовое, угнетающе подействовало на казаков, которые и без того были в мрачном расположении духа. Решив, что совещание, верно, перенесено на утро, они разошлись по баракам, предварительно выбрав атаманом — взамен исчезнувшего Доманова — подхорунжего Кузьму Полунина, пользовавшегося среди казаков большим уважением.

Ольга осталась одна. Электрическая лампочка погасла, и Ольга пыталась хоть немного вздремнуть в темноте. Но сон не шел к ней, да и вообще в ту ночь в лагере почти никто не спал. В 2.30 ее вывел из полусонного оцепенения яркий свет свечки. Это был майор Дэвис. Ольга объяснила, что казаки ушли спать, не дождавшись его, и майор приказал собрать всех в 8.30 утра.

В назначенное время все снова собрались возле канцелярии. Опять началось мучительное ожидание. Только в 9 часов пришел какой-то английский лейтенант. Хотя с ним был переводчик, он протянул Ольге Ротовой листок бумаги и отрывисто приказал прочитать его вслух. Казаки молча выслушали написанный по-русски приказ:

«1. Казаки! Ваши офицеры обманывали вас и вели вас по ложному пути. Они арестованы и больше не вернутся. Вы теперь можете, не боясь и освободившись от их влияния и давления, рассказать об их лжи и свободно высказывать желания и убеждения.

2. Решено, что все казаки должны вернуться к себе на родину».

Затем следовали инструкции: казакам предписывалось беспрекословно подчиняться распоряжениям английского командования.

Звонкий голос Ольги смолк. Воцарилось гробовое молчание. Конечно, все обитатели лагеря уже поняли, что им предстоят тяжкие испытания, но одно дело — понимать, и совсем другое — услышать своими ушами приказ, в котором их спокойно обрекают на смерть, муки и ледяной ад семидесятой параллели… Наконец, из толпы кто-то громко крикнул, что все сказанное об офицерах — ложь, что казаки любят и почитают их, и если только офицеры вернутся, казаки пойдут за ними хоть на край света. Английский офицер, молча выслушав это выступление, отрывисто бросил, что передаст все майору Дэвису, и уехал.

Сам Дэвис был в это время в Лиенце. На его долю выпала, быть может, самая неприятная миссия, которую когда-либо пришлось выполнять английскому офицеру: сообщить о репатриации женам офицеров, собравшимся в гостинице, где раньше находилась штаб-квартира Доманова. Прошлой ночью Дэвис был вынужден солгать Лидии Красновой, но теперь тайное становилось явным — женам предстояло отправиться вслед за мужьями.

Дэвис объявил об этом самым мягким тоном, на какой только был способен, он заверил женщин, что у них нет оснований бояться самого худшего и что, во всяком случае, все сделано для того, чтобы не разлучать их с мужьями. На протестующие крики и слезы Дэвис твердил, что он солдат и должен подчиняться приказам. С трудом протиснувшись сквозь толпу рыдающих женщин, он поехал на джипе в лагерь Пеггец. Здесь казакам уже было известно о выдаче, но все равно Дэвиса ждали мучительные минуты. Ему предстояло взглянуть в глаза тем, с кем его связывали узы дружбы; сознаться, что он лгал, убеждая офицеров в реальности «конференции»; сообщить, что все казаки, хотят они того или нет, вернутся в СССР. Его искренне поразила безграничность отчаяния казаков, их твердое нежелание возвращаться.

Ольга Ротова переводила речь Дэвиса. Он сказал, что репатриация состоится 31 мая, то есть через два дня. Полки должны прибыть в боевом порядке, семьям следует держаться вместе. Все будет сделано для того, чтобы они смогли взять с собой свои пожитки, чтобы сохранить распределение по станицам, и вообще — англичане постараются, чтобы в пути они чувствовали себя максимально удобно. Для стариков и больных будут созданы специальные условия.

Дэвис старался, как мог, но ему не удалось убедить казаков, охваченных страхом. В толпе раздались крики, что они никогда не вернутся по доброй воле, многие женщины рыдали, остальные стояли как громом пораженные. Заверения майора Дэвиса, что в пути им будут созданы удобства, прозвучали для них злой насмешкой. «Мало того, что эти англичане — предатели, они к тому же еще и дураки. Или, может, это изощренное издевательство?» — Мнения на этот счет разделились.

Дэвис уехал, объявив, что вернется днем. Вскоре прибыли два грузовика, на которые было велено погрузить багаж офицеров, для передачи владельцам. (Ведь они ничего с собой не взяли предполагая вернуться в тот же вечер.) Плачущие жены воспользовались случаем послать письма и посылки, но что стало с этими вещами — неизвестно. В то время офицеры уже были в руках СМЕРШа, но благодаря этому жестокому, хотя и невольному недоразумению, многие жены поверили, что еще свидятся со своими мужьями.

Погрузив багаж, казаки Пеггеца вышли на площадь с самодельными черными флагами и плакатами, на которых было написано по-английски:

«Лучше умереть здесь, чем вернуться в СССР».

Когда прибыли грузовики с обедом, казаки отказались от еды. Солдаты, пожав плечами, составили миски в стопки и уехали. В 4 часа снова появился Дэвис: он с явной тревогой взирал на черные флаги, плакаты и беспокойную толпу, выкрикивающую угрозы и взывающую к милосердию. Он объяснил, что приказы о возвращении всех русских в СССР приняты на самом высоком уровне и он не может их нарушить. Когда переводчица перевела эти слова, из толпы вышли несколько человек с паспортами в руках. «Мы не советские граждане», — объясняли они настойчиво. Действительно, в документах они значились французскими, итальянскими, югославскими подданными или лицами без гражданства.

— Как вы можете? — закричал один из казаков. — В 20-м англичане посылали корабли в Дарданеллы, чтобы спасти нас от большевиков, а теперь вы нас отдаете назад.

Дэвис оторопел. Ему впервые пришло в голову, что тут что-то действительно не так. Но приказы, врученные ему и полковнику Малькольму, были совершенно однозначны: все казаки в долине Дравы подлежат репатриации. Дэвис еще больше удивился бы, если бы знал, что в штабе в Обердраубурге, в бумагах бригадира Мессона, лежат два приказа по корпусу о выдаче казаков; и в них говорится, что выдаче подлежат только советские граждане. Но эти инструкции так и не дошли до полковника Малькольма и до майора Дэвиса.

Никто не мог поверить, что не советские граждане должны быть насильно выданы режиму, при котором они никогда не жили. Ольга Ротова пишет в своих воспоминаниях:

«На мой вопрос — должны ли ехать власовцы? — майор ответил:

— Да, и власовцы.

— А старые эмигранты?

— И старые эмигранты.

— Значит, и я?

— Да, и вы. Вообще все русские.

— Господин майор, обернитесь, посмотрите — мужчины плачут…»

Ольга Ротова прожила 25 лет в Югославии, английский она освоила, работая для «Стандард ойл компани».

В ту ночь в лагере не спали. В импровизированных церквях молились, исповедовались, получали отпущение грехов. Под руководством Кузьмы Полунина казаки обсуждали, что делать, если англичане применят силу. Некоторые все еще отказывались верить, что англичане исполнят свои угрозы, другим происходящее казалось ужасным недоразумением. Казаки отправили петицию полковнику Малькольму. В ней говорилось:

«Мы предпочитаем смерть возвращению в советскую Россию, где нас ждет долгое систематическое уничтожение. Мы, мужья, матери, братья, сестры и дети, молимся за свое спасение!»

Прошения на имя короля Георга VI, архиепископа Кентерберийского и Уинстона Черчилля вручили майору Дэвису. Позже среди казаков зародилось подозрение, что Дэвис выкинул их в мусорную корзину, но он утверждает, что это не так (петиция, отрывок из которой мы привели, наверняка дошла до штаба корпуса, однако дальнейшая судьба этих документов неизвестна).

30 мая долина Дравы являла собой мрачное зрелище. На палатках и бараках, вдоль шоссе Лиенц — Обердраубург, были вывешены черные флаги. Казаки объявили голодовку. Еда, которую привозили в лагерь англичане, стояла нетронутой. Священники совершали богослужение. Мужчины возбужденно обсуждали, что делать. Рыдающие матери судорожно прижимали к груди детей: может, завтра их разлучат навсегда?

Под вечер в лагерь приехал майор Дэвис с известием, что операция отложена на сутки, так как 31 мая — католический праздник. Перед казаками блеснула надежда, что в последнюю минуту каким-то чудом придет спасение; но отсрочка на самом деле была вызвана заявлением советских властей, что в первый День они смогут принять не больше 2 тысяч человек, поэтому два поезда были отменены. 31 мая можно было отправить всего один поезд, и для него отобрали кавказцев, находившихся к востоку от Обердраубурга.

Рассказывая о судьбе казаков, мы на некоторое время упустили из виду их соседей. Но следует напомнить, что несколько тысяч горцев тоже содержались под охраной и тоже лишились своих офицеров. Об уготованной им участи они узнали в 5 часов дня 28 мая от полковника Олдинга-Сми, который сообщил им, что офицеры уже переданы Советам и теперь настал черед солдат. Олдинг-Сми понимал, что вряд ли эта новость вызовет всеобщее ликование, но он никак не мог представить себе таких бурных рыданий и отчаянных криков протеста.