Суд королевской скамьи, зал № 7 - Леон Юрис

Адам Кельно вскочил со стула, вцепился в трибуну и выкрикнул:

— Я не позволю заткнуть мне рот! Это из-за Тесслара и его лживых показаний мне пришлось уехать из Польши! Все это заговор коммунистов, которые будут преследовать меня до самой могилы!

— Совершенно очевидно, — хладнокровно произнес Томас Баннистер, — что эта ситуация дает основания для принесения протеста. Однако пока что я от этого воздержусь.

— Ну что ж, раз вы не приносите протест, то мне не надо принимать никакого решения, — сказал Гилрей. — Тем не менее мне кажется, что здесь несколько разыгрались эмоции и что сейчас самое время объявить перерыв до завтра.

3

Была почти полночь, когда Терри появился в квартире Кельно.

— Где ты был? — спросила Анджела.

— Гулял. Просто гулял.

— Ты что-нибудь ел?

— Я не голоден. Доктор Кельно еще не спит?

— Нет, он в кабинете.

Адам Кельно сидел за столом неподвижно, словно восковая фигура. Он не слышал стука в дверь и не видел, как вошел юноша.

— Доктор…

Адам медленно поднял глаза, а потом отвернулся.

— Доктор, я сейчас просто бродил по улицам. То есть я думал обо всем, что сегодня слышал, и пытался это понять. По-моему, никто из нас не представлял себе реально, что это было за место. Читать про это — совсем другое дело. Я просто не знал.

— Нелегко тебе это переварить, Терри? А ведь то, что ты слышал сегодня, — наверное, еще самая безобидная часть.

— О Господи! — Терри опустился на стул и закрыл лицо руками. — Если бы я знал… Мне так стыдно за себя!

— Еще бы не стыдно. Может быть, тебе действительно слишком тяжело это слышать? Может быть, тебе лучше больше не приходить в суд?

— Не надо, прошу вас. Я чувствую себя последним подонком. Это просто удивительно — как человек вроде меня, который получил от жизни все, может быть так поглощен своими проблемами, своими делами, как он может быть таким эгоистом и не видеть, что чувствуют и как страдают другие.

— Все молодые люди эгоисты, — сказал Адам. — Правда, ваше поколение еще больше, чем все другие.

— Доктор, вы сможете меня когда-нибудь простить?

— Простить? Ну, ведь это не ты привел немцев в Польшу.

— Я искуплю свою вину.

— Занимайся как следует и стань хорошим врачом. Это все, чего хочет твой отец. И никакого другого искупления мне не надо.

— Сегодня после суда у меня был долгий разговор с Мэри. Мы обо всем договорились. Я хотел бы, пока идет суд, жить здесь.

— Конечно. Я буду рад. А Мэри?

— Не знаю. Если она будет здесь, это внесет лишнее напряжение. А дальше — посмотрим.

Вошла Анджела.

— Идите-ка оба, вам надо чего-нибудь поесть.

Терренс открыл перед Адамом дверь, а когда тот проходил мимо, бросился к нему в объятья и заплакал, как не плакал с детства.

Самолет леди Сары Видман приземлился в аэропорту Хитроу в два часа ночи. Сонный таможенник, зевнув, окинул взглядом десять мест багажа и сделал знак проходить.

Ее шофер Морган помогал носильщику нагрузить вещи на тележку, когда появился Джейкоб Александер и чмокнул леди Сару в щеку.

— Джейкоб, вам незачем было приезжать сюда в такую рань.

— Как вы долетели?

— Обыкновенно.

«Бентли» отъехал от аэропорта. За ним следовало такси с вещами, которые не поместились в багажнике. Они миновали туннель, по развязке выехали на автостраду и помчались в сторону Лондона.

— Как идет дело?

— Ну, первый раунд выиграл, конечно, сэр Роберт. Вы успешно съездили?

— Да. Про Соботника что-нибудь слышно?

— Никаких следов. И Арони говорит, что особенно надеяться не на что.

— Тогда Эйбу просто придется разрешить Питеру Ван-Дамму дать показания.

— Нет, тут уговорить его не удастся. Я приехал сегодня встречать вас, Сара, потому что должен выговориться. Меня беспокоит Марк Тесслар. Мы побывали у него в Оксфорде, чтобы взять дополнительные показания, и поняли, что он очень болен. Только недавно он оправился после тяжелого сердечного приступа. Во всяком случае, мы решили рискнуть и сделать ставку на этого Лотаки — на того, кто делал некоторые операции вместе с Кельно. Он в Польше, в Люблине, работает хирургом в больнице. Теперь он безупречный коммунист, и никакого дела против него не возбуждалось. Мы исходим из того, что, если он поможет нам в Лондоне, это может помочь ему в Польше, и поэтому он, возможно, даст показания.

— С другой стороны, он может решить дать показания в пользу Кельно — так ему будет легче остаться незапятнанным.

— Мы понимаем, что это риск, но нам приходится делать кое-какие отчаянные ходы.

Машина остановилась на Беркли-сквер.

— Джейкоб, завтра я буду не в состоянии показаться в суде. Будьте любезны, передайте Эйбу, что я позвоню ему после заседания.

— Сара…

— Да?

— Почему вы не хотите, чтобы я сказал ему, сколько денег вы собрали и сколько пожертвовали сами?

— Понимаете, он столько взял на себя. Пусть чувствует, что за ним стоят невидимые друзья, разбросанные по всему миру. Кроме того, он терпеть не может, когда евреи собирают на что-нибудь пожертвования.

4

— Прежде чем я продолжу свои вопросы, милорд, сэр Адам хотел бы сделать заявление.

— Милорд, я хочу принести извинения за то, что не сдержался вчера, — дрожащим голосом произнес Адам.

— Это иногда случается, — сказал судья Гилрей. — Я уверен, мистер Смидди и сэр Роберт разъяснили вам, что подобные вещи в британском суде недопустимы. При всем уважении к нашим американским друзьям мы не позволим превратить заседание английского суда в цирк, как у них. Суд принимает ваше извинение и предупреждает, что в случае повторения к вам будут приняты самые строгие меры.

— Благодарю вас, милорд.

— Вы можете продолжать, сэр Роберт.

Сэр Роберт несколько раз приподнялся на носках и потер руки, разогреваясь.

— Сэр Адам, вчера перед перерывом вы показали следующее. После того как штандартенфюрер Фосс сообщил вам и доктору Лотаки, что вы должны будете удалять отмершие органы, вы переговорили со всеми другими врачами из заключенных, кроме доктора Тесслара. Так?

— Да.

— Скажите точно, к какому мнению вы пришли? Что решили?

— Мы знали, что доктора Дымшица отправили в газовую камеру, и имели все основания считать, что Фосс не шутит, обещая отправить и нас туда же. Мы знали от него, что пациентов будут оперировать неумелые санитары-эсэсовцы, а это неминуемо будет означать увечья. Мы решили спасти как можно больше людей и в то же время попытаться уговорить Фосса сократить масштабы экспериментов.

— Так. И после этого вас и доктора Лотаки время от времени вызывали в пятый барак для удаления отмерших семенников и яичников?

— Да.

— Сколько раз примерно это происходило?

— Раз восемь — десять. Во всяком случае, не больше дюжины. Я не знаю насчет доктора Лотаки — вероятно, столько же.

— Вы также ассистировали ему?

— Иногда.

— По скольку примерно операций проводилось во время каждого из этих вызовов в пятый барак?

— Ну, по одной-две.

— Но не по десятку?

— Нет, конечно, нет.

— И не по сотне?

— Нет.

— Удалось вам добиться прекращения этих экспериментов?

— Не вполне, однако мы постоянно давали понять, что мы против них, так что Фосс проводил лишь столько экспериментов, сколько ему нужно было, чтобы оправдать перед Берлином существование своего центра.

— Появлялся ли доктор Тесслар в пятом бараке в то время, когда вы проводили операции?

— Нет, никогда.

— Ни единого раза? Он никогда не видел, как вы оперируете?

— Марк Тесслар никогда не видел, как я оперирую.

— Так, ни единого раза, — перебирая лежавшие перед ним бумаги, повторил Хайсмит как будто про себя, чтобы это лучше дошло до сознания присяжных.

— Значит, с полного одобрения ваших коллег вы проделали максимум два десятка этих необходимых операций в числе двадцати тысяч других.

— Да. Мы только удаляли органы, убитые рентгеновским облучением. Если бы мы их не удаляли, то были опасения, что это приведет к развитию опухоли или рака. В каждом случае по моему настоянию операция регистрировалась в журнале.

— К несчастью, этот журнал утрачен навсегда, — сказал сэр Роберт. — Поэтому не будем о нем вспоминать. Расскажите, пожалуйста, милорду судье и господам присяжным, каким образом проводились эти операции.

— Видите ли, жертвы находились в тяжелом эмоциональном состоянии, поэтому я старался обращаться с ними особенно заботливо и объяснял, что операция делается для их же блага, чтобы спасти им жизнь. Я применял все свои медицинские познания и опыт и пользовался самыми лучшими обезболивающими средствами, какие были в моем распоряжении.