В гору - Анна Оттовна Саксе

2

ЧЛЕН ПАРТИИ

— Юрис! Слушай, Юрис! Ты слышишь, как стреляют? — разбудил Озола испуганный голос жены. Ольга вся дрожала. Он взял ее руку — влажную и холодную. Слышно было, как снаряды с воем пролетали над крышей, от взрывов позванивали стекла.

— Юрис, скажи что-нибудь, иначе я от страха с ума сойду, — умоляла Ольга, прижимаясь к мужу.

— Почему ты боишься, Оля, — принялся Юрис успокаивать ее. — Снаряды рвутся ведь не у нас.

— Я не переношу этого воя, — стонала Ольга.

— Этот вой менее всего опасен, — усмехнулся Озол. — Если воет, — нечего опасаться — снаряд летит мимо.

— Но когда я слышу стрельбу, то боюсь за Карлена. Как он там, на фронте… И Мирдза… Я видела, как немцы сновали среди беженцев. А с воздуха кто там что разберет. У меня прямо сердце на части рвется. И потом, вдруг немцы вернутся и найдут тебя здесь?

Они встали и начали одеваться. Уже светало. Снаружи собака скребла лапой дверь и скулила.

Фронт был близко. Немцы были отброшены за реку, делившую местечко на две половины. Отступая, они взорвали и сожгли волостное правление, клуб, молочный завод, церковь и все лучшие постройки. На правом берегу реки все, до последнего куста, было вырублено. Немцы на другой стороне вцепились в берег, как клещ в живое тело. Только теперь, выйдя во двор, Озол понял, что странное чувство одиночества, овладевшее им вчера, было вызвано необычной тишиной, непривычной вблизи фронта. На всем своем пути сюда он не встретил ни одного бойца из линейных войск, лишь кое-где он видел издали отдельных саперов, искавших мины. Значит, направление главного удара было не здесь и крупных боев ожидать не следовало.

Ольга прошла в коровник с подойником. Юрис посмотрел ей вслед — она шла как-то сутулясь и ежась, словно озябшая и испуганная. Она постарела и ослабла, не только внешне, но и внутренне.

«Умеет ли она еще смеяться», — неизвестно почему пришло на ум Озолу, но ему сразу же стало стыдно этой мысли. Что у нее за эти годы могло вызвать смех — потерян муж, детям грозила опасность быть угнанными в Германию, а ее саму унижали на каждом шагу! Вчера она за полночь рассказывала, как Саркалис отнял прирезанные им в советское время пять гектаров, как он издевался, говоря, что им, мол, его земля поперек горла стала, не работая, нажиться захотели. А Мирдза должна была идти к нему в услужение, чистить его окровавленные сапоги, когда он возвращался из своих загадочных поездок в уездный город. Но болезненнее всего Ольга переживала потерю детей. Ее грызла неизвестность. Ночью Юриса разбудили вздохи жены, но он притворился спящим, не стал утешать ее. Он покраснел, стыдясь своих мыслей. «Неужели ее не радует мое возвращение», — подумал он тогда сердито. А теперь он укорял себя за это. Подумаешь, какой королевич — морщится, потому что его подданные не встретили его, как героя, еще бы, он ведь был фронтовиком, кровь проливал, а жена даже не приласкала его, все только плачет о детях.

Юрис поборол недовольство собою. Бодрящий утренний ветер сбил на глаза прядь волос, и он откинул ее взмахом руки. Снова наступила тишина, только на выгоне, в березах, перекликались птицы. В такое ласковое и спокойное утро даже трудно было поверить, что только вот недавно грохотали орудия и что война еще не окончена. Уже во второй раз война прерывала мирную жизнь поколения Озола. Тогда первая война не дала Юрису окончить школу. Со дня его появления на свет отец пятнадцать лет копил деньги, отказывая себе во всем необходимом: в новой повозке, в праздничной одежде и в самих праздниках — только ради того, чтобы сын мог выбиться из нищеты, которую терпела семья на клочке тощей земли в десять пурвиет. Юрис уже пробился до третьего класса гимназии, когда накопленные отцом царские деньги превратились в никому не нужные бумажки; без денег учиться нельзя было. Сын соседей, тех же Саркалисов, продолжал учиться и во время войны и, приезжая на каникулы, как и отец его, дразнил Юриса недоучкой. Юрис прижимал подбородок к груди и упрямо молчал. Он никому не говорил, что каждую свободную минуту учился, проходил самостоятельно курс следующих классов гимназии. После войны он поехал в Ригу и сдал экзамены на аттестат зрелости. Затем стал готовиться к поступлению в университет, но внезапная смерть отца помешала этому намерению. Юрис не мог бросить мать, слабую здоровьем, и остался на земле, каждая пядь которой была пропитана отцовским потом. Ему было двадцать четыре года, когда мать заболела и слегла и к ним в дом пришла помогать по хозяйству сирота Ольга — кроткая, тихая девятнадцатилетняя девушка, уже успевшая на скотных дворах богатых хозяев натереть вилами на ладонях большие мозоли. Юрис долго не мог добиться того, чтобы Ольга перестала величать его «хозяином», она никак не решалась называть его Юрисом. Она боялась малейшего внимания с его стороны, никогда ему не улыбалась, и только спустя некоторое время он понял, что она недоверчиво относится к попыткам хозяина приблизиться к ней. За год Юрис беззаветно полюбил серьезную девушку, с неиссякаемым усердием выполнявшую все домашние работы и ходившую за больной матерью. Весной мать умерла. После похорон Ольга заявила, что не может больше оставаться. Юрис помнит этот день, словно сегодняшний. Не будь он так безнадежно влюблен, попытался бы уговорить ее, предложить побольше жалованья. Но он был настолько потрясен, что убежал в лес, пробродил там весь день, — его угнетала мысль о том, что дом скоро будет пуст и мрачен, в нем больше не услышишь мягкой поступи Ольги. Юрис помнит, как он долго лежал на мху и смотрел на ладьи белых облаков, плывшие одна за другой по небесной синеве. Птицы заливались трелью, словно обезумевшие, молодые еловые шишки и цветы испускали дурманящий аромат, но эти весенние радости нагоняли на него мрачные мысли и настроения. Незадолго перед этим он прочел сентиментальный роман Келлермана «Ингеборг», и его охватило безумное желание поступить подобно герою этого романа: сжечь свой дом и уйти странствовать далеко по миру, не смотреть ни на одну женщину, нигде не останавливаться дольше одного дня. Домой он вернулся только ночью, забрался в сарай и провалялся там, не смыкая глаз, всю ночь. Хотя Юрис до того весь день ничего не ел, он на рассвете запряг лошадь