Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И напротив, жизнь держится ощущением смысла и осознанием истины. Блестяще проведенное П. А. Флоренским исследование этимологии русского слова «истина» доказывает, что семя, из которого оно произошло, первоначально означало «дышать», затем появилось значение «жить», после этого – «есть», («быть») и наконец, «истина» – «истина»14.
Вот эта-то сфера абсолютной истины и абсолютного смысла, питающего всю нашу жизнь, сфера полной неразличимости нашего Я и не-Я, узнанное поэтом «солнце мира» и есть основа, которая делает произносимые звуки – человеческим языком.
А. Ф. Лосев в разных своих работах, посвященных языку, и особенно в итоговой «Языковой структуре» (М., 1983), убедительно доказал, сигнификативную (смысло-полагающую) сущность человеческого языка, и здесь нет нужды повторять положения этой теории. Замечу лишь, что то, что полагается и в мельчайшем элементе языка (в фонеме), а от себя могу добавить, что даже и в том или ином свойстве звуков, например, в их тембральной окраске или их звучности15, – реально существует. А следовательно, язык не только указывает на существование мира за пределами его трех измерений и бесконечного однонаправленного времени (о чем шла речь выше), но также и указывает на реальное существование положительной смысловой основы всего видимого и невидимого мира. Положительной, поскольку постижение ее дается высшей степенью идентификации нашего Я и не-Я, то есть дается, как мы видели, через преодолевающую соблазн любого гипостазирования дельностей энергию любви.
Здесь проясняется и герменевтическая проблематика: подлинное понимание между людьми принципиально возможно, но лишь при условии самоуглубления и самораскрытия человека в процессе языковой коммуникации, то есть через достижение каждым надыиндивидуальной сущности своего Я.
Итак, язык – как в вербальном, так и в невербальном своем воплощении, – являясь процессуальным и динамичным становлением смысла, уже своим существованием указывает на источник этой своей сигнификативности, то есть на сферу чистого смысла, в которой воплощен момент полного тождества Я и не-Я, осознаваемый нами как глубочайшая наша сущность и одновременно сущность окружающего нас мира.
Это та самая сфера смысла и сущности, о которой евангелист сказал: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», и которую Фет назвал «солнцем мира». Вообще, понимание смысла как света (ср. «свет сознания», «свет разума» и т. д.) опять же естественно и традиционно. Да и сам процесс полагания смысла в языке (языковая сигнификация) вполне соотносим с процессом распространения света в физическом мире, как он описан квантово-волновой теорией. Здесь все та же прерывность/непрерывность, создание и немедленное преодоление индивидуализированных дельностей, наконец, ритм, развертывающийся во времени, но направленный на преодоление свойственного трехмерному пространству бесконечно и слепо текущего времени.
Между тем, человеку мало удостовериться в существовании сферы чистого смысла. Ему необходимо ее понять. Но как возможно осмыслить смысл? Ясно, что смысл, будучи предельным понятием, не может быть исчерпан в определениях любыми другими понятиями. Его мало мыслить, им необходимо жить. Жить, сопрягая свои действия, даже самые будничным, с высшим смыслом есть единственно возможный способ познания этого смысла. Вот почему все религии мира, имеющие дело с непосредственным познанием высшего смысла, требуют от человека определенных жизненных действий; с этим же связана и религиозная обрядность.
Словом, язык привел нас к сфере высшего смысла, но жизненное обретение его человеком есть то, что выходит за грань возможностей языка как такового. Здесь требуется принцип соотнесенности нашей реальной жизни – во всех ее проявлениях – с этой сферой высшего смысла. Культура и есть этот принцип человеческой жизни, направленный на становление ощущаемой либо уже осознаваемой нами положительной смысловой основы всего видимого и невидимого мира.
Разумеется, всякое определение хромает, не зря около двухсот из них касается только феномена культуры. Но, во всяком случае «культуру» нельзя определять как «совокупность достижений человечества»: это все равно, что определять «дерево» как совокупность его листьев, коры и корней. Нет, культура есть именно принцип определенного жизненного отношения. И этот принцип может быть реализован буквально во всех сферах деятельности человека, от бытовой до отвлеченно-интеллектуальной. Потому та или иная книга может либо быть явлением культуры, либо им не быть: ее предметное существование еще недостаточно, чтобы отнести ее к сфере культуры. То же можно сказать и о спектакле, и о картине или стихотворении, то же можно сказать и о прожитом дне или целой жизни, о наших отношениях с окружающими, – буквально обо всем, что является проявлением человеческой жизни.
Если слово есть некий результат сигнификации в нашем сознании, то культура есть некий результат сигнификации в нашей деятельности. И поскольку сознание и деятельность человека глубочайшим образом взаимосвязаны, так же взаимосвязаны язык и культура. Рассматривать язык в отвлечении от культуры – значит не понимать язык. Рассматривать культуру в отвлечении от языка – значит не понимать сущность культуры.
К большому сожалению, всевозможные разветвления скептицизма обусловили какое-то органическое непонимание внутренней связи языка и культуры в сфере людей, определяющих школьную и вузовскую методики обучения, что сказывается и на формировании учебных планов, и в самом учебном процессе. Функциональный подход и установка на узкую специализацию в вузе нивелируют личность студента, загоняют его в тупик формального заучивания материала, формального, то есть, лишенного внутреннего смысла, бессмысленного. В преодолении этой печальной традиции – единственная возможность восстановить личность студента в ее свободном праве на познание себя и мира применительно к той или иной избранной специальности.
Связь языка и культуры – это внутренняя связь всех свойств Слова, которые столь точно определил Гете как мысль, силу и дело. Слово действительно есть и то, и другое, и третье, слово заключает в себе потенцию всего дела культуры.
Высший смысл преобразует безначальность и «слепую текучесть» в воздух и свет, которые обусловливают возможность нашего физического и духовного бытия, и слово есть свидетельство и энергетическая сущность этой всеобщей сигнификации. Высший смысл, персонифицированный религиозным сознанием в Имени Божьем и соотнесенный с самими истоками данного нам мира, закономерно осознается поэтому прежде всего Словом, во всех его энергетических, творческих и нравственных ипостасях одновременно. Осознание слова как единства высшего смысла и его персонификации в Боге, как единства смысла и жизни, жизни и света, оказывается неизмеримо выше аристотелевского закона исключенного третьего, ибо исходит оно не от рассудка только, но от всего существа человека, вдохновенного истиной. Вот почему: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. /…/В нем была жизнь, и жизнь была свет
