Последний игрок - Никита Питерский

– Ну, многие живут, чтобы жрать. Это их выбор. В конце концов, может, в этом их кармическое предназначение, – произношу я.

– Нет, тут не все так просто. Я вдруг понял, мы сделали следующий шаг в своей антиэволюции, перешагнули от общества потребления к обществу, у которого напрочь атрофировалось чувство насыщения, как у собак, которые жрут и жрут, и если их не оттащить от миски, они будут жрать, пока не сдохнут от разрыва желудка. – Истлевшие купюры, словно осенние листья, медленно падают на мраморный пол. Но Лавэ этого не замечает.

– У нас нет чувства насыщения? Что за бред? – говорю я, разрывая пирожное пополам и выковыривая из него взбитые сливки.

– У всех нас. Всех, у кого есть доступ в мегамаркеты, торговые центры, в высокоскоростной интернет с «Фейсбуком», порно- и интернет-магазины, – произносит Лавэ и тоже разрывает пирожное, а затем запускает пальцы во взбитые сливки. – В двадцать первом веке целые поколения, созданные по образу и подобию Господа, чувствуют себя лишь крохотной батарейкой с истекшим сроком годности, затерявшейся на полке гигантского супермаркета в разделе уцененных товаров. – Лавэ слизывает взбитые сливки с пальцев. – Двести тысяч лет на этой планете, и вот он итог – мы превратились в общество вечно голодных псов.

Комнату вдруг охватывает женский смех. Я поворачиваю голову, смотрю на брюнетку и рыжую, которые стоят у входа в гостиную, опираясь о дверную коробку, чтобы не потерять равновесие. Из предметов одежды на них только туфли на двенадцатисантиметровых шпильках.

– А как вам такое предложение: две горячие шлюшки по цене одной? – сделав глоток шампанского, из которого половина проливается на грудь, произносит брюнетка.

– Я за. – Лавэ вытирает руку от сливок о лакированную барную стойку и, покачиваясь, направляется в их сторону.

На этом воспоминание оборвалось. Я открываю дверь спальни и натыкаюсь на Разменного, спящего с рыжей красоткой на кровати. Вместо одеяла у них раздавленные коробки из-под пирожных. Со злостью пинаю Разменного ногой в бок, но получаю только унылое мычание в ответ. Прохожу на кухню и пытаюсь приготовить кофе, оно мне сейчас необходимо, чтобы понять, насколько сильно я влип, и только сейчас понимаю, что у рубашки, которая на мне, оборван рукав. На столе я нахожу скомканный лист бумаги, он исписан моим почерком. Я пытаюсь вчитаться в расплывающийся текст, полный хаоса. Сверху идут наши имена, затем какие-то числа в трех столбцах. Сверху надпись: «Сиськи – 5, пупок – 10, лобок – 20…» Память начинает возвращаться…

Такси высаживает нас с Лавэ возле залитого неоном заведения. Мы спускаемся в полуподвальное помещение и оказываемся в ресторане, отделанном в средневековом стиле, – старые кирпичные стены, грубые дубовые столы, почти настоящие факелы и копии мечей на стенах. По залу ходят официантки, одетые под средневековье, они несут литровые бокалы с пивом, копченые колбаски и рульки. По ушам бьет музыка из динамиков. Кругом подвыпившая толпа хорошо одетых прожигателей жизни. Протискиваемся через хохочущих девчонок в платьях с блестками и неизменным аксессуаром – брендовыми сумками. Через мужчин средних лет, пьющих пиво из бутылок, и вечно бухающих по-черному иностранцев. Я вижу Разменного с тремя стройными девушками, явно посещающими спортзал по три раза в неделю. Они оккупировали лучший столик и, судя по их кондиции, устроили алкогольный марафон.

И вот одна из них уже что-то говорит мне на ухо: какой-то бред о том, что я потрясный мужик, и прочую херню, которую она, по роду профессии, говорит каждую ночь всем, кто оплатит ее неумолимо уходящее время. Я знаю, что ей плевать на меня, но мне абсолютно все равно, бутылка виски довела мой мозг до состояния эйфории. Сзади что-то кричит напившийся до состояния животного Лавэ. Если бы не две девушки, держащие его под руки, он бы не прошел и метра. Мы поднимаемся на скоростном лифте в квартиру, чтобы устроить там как минимум апокалипсис, в квартиру, которую я должен продать до конца недели. И как они меня убедили? Сейчас наша компания – это само воплощение деградации современного общества: женщины, которым платят за то, чтобы они слушали наш пьяный, жалкий бред, а также мы, делающие вид, что абсолютно успешны, не обладаем бесчисленным количеством комплексов современных мужчин и нам не нужно окружать себя стройными фотогеничными женщинами, чтобы поднимать свою самооценку. И только Разменный все еще пытается догнаться до нашего состояния, заливая в себя водку из бутылки.

Я открываю шампанское, предварительно прилично взболтав, и его белая пена вырывается наружу, окатив загорелую грудь рыжей красотки. Та хохочет, глядя, как пузырьки стекают с ее набухших сосков на плоский живот и тонким ручейком спускаются все ниже и ниже.

– Эй, а мне? – кричит блондинка.

Под одобряющие крики Лавэ я выливаю оставшееся содержимое бутылки на нее.

Они стоят в ряд, еле держась на ногах, все в шампанском и взбитых сливках. У каждого из нас своя мишень, мне досталась блондинка. Я прицеливаюсь и попадаю прямо в пупок. Да! Десять очков! Взбитые сливки соскальзывают вниз и падают на пол из каррарского мрамора. Я записываю результат на лист бумаги, пытаясь четко выводить куда-то уплывающие цифры. Разменный впереди по очкам, так что нужно поднажать. Когда снова подходит моя очередь, я прицеливаюсь в ее пропитанный эротизмом, идеально подстриженный лобок – на кону пачка из тысячных купюр, так что мне нужны эти двадцать очков.

И вот сейчас, спустя шесть часов, я брожу по квартире, пытаясь собрать по кусочкам события этой ночи. Во второй ванной я натыкаюсь на третью нимфу из моих воспоминаний. Вульгарно накрашенная брюнетка развалилась на унитазе со сломанной туфлей в одной руке и пачкой полусожженных тысячных купюр в другой. Увидев меня, она заулыбалась и что-то пробормотала, но я не стал разбираться, а закрыл дверь. Ладно, еще один человек нашелся. Но кого-то все равно не хватает. Лавэ! Лавэ, где он, черт возьми? Этот говнюк, выигравший вчера кучу денег, оплативший девочек, выпивку и несметное количество пирожных со взбитыми сливками. На мраморном полу, испачканный в сливках, валяется мой телефон. Поднимаю и вижу пропущенные звонки. Черт, звонил Кирилл – мой сын. Он звонил четыре раза, а я был слишком пьян, слишком занят киданием взбитых сливок в лучшую половину человечества, чтобы услышать звонок. Кирилл звонил не часто, только когда разрешала мать. Но в этот раз он звонил ночью. Значит, что-то случилось. Я набираю номер и слушаю гудки.

– Папа, папа! – Его голос звучит так ясно, как будто он стоит где-то рядом. Кажется, протянешь руку – и сможешь потрепать его по голове. Но я знаю, что все не так, как кажется. Эти цифровые сигналы сотовой связи, способные передавать даже не воспринимаемые ухом нюансы человеческого голоса, – это один из обманов современных технологий, как будто специально созданных, чтобы мы все меньше скучали по своим родным, находящимся далеко от нас.

– Привет, сынок. – Мне тяжело говорить из-за сушняка.

– Забери меня отсюда! Я хочу обратно в Питер.

– Я… Не могу, твоя мать… она… – Говорить становится все тяжелее.

– Мама нашла себе нового парня. У него своя сыроварня, но он такой козел. Заставляет меня работать. Мне осточертело здесь все! Этот сыр, экономия электричества, он не дает долго мыться в теплой воде, говорит, ее нагрев стоит слишком дорого! Эти французы все такие мудаки!

Ирония судьбы. Сын не хочет оставаться во Франции, в которую я безуспешно пытался сбежать на заре своей юности. Ему бы оказаться в моем лишенном всех прелестей жизни голодном детстве.

– Так ты меня заберешь?

– Я поговорю с мамой.

– Поговоришь? И это все? Ты не лучше Жерома! – Голос переполняет разочарование, режущее мне сердце, и в трубке раздаются гудки.

Я опускаюсь на пол. Ощущение такое, будто от меня только что оторвали кусок. Так же было, когда адвокат жены потребовал подписать разрешение на вывоз сына из страны. Теперь эта боль и осознание того, что все лучшее в своей жизни я уже просрал, захлестнули с новой силой. Я так и сижу, наверное, с час, пока передо мной не возникают голые ноги Разменного.

– Думаешь, если так зависнуть, быстрее протрезвеешь? – Голос у него такой, будто он сейчас сдохнет.

– Ты когда-нибудь думал, что все, что мы делаем, слишком мелко, чтобы тратить на это жизнь?

– Ого. – По лицу Разменного я понимаю, что он был меньше всего готов к такому повороту.

– Слушай, не знаю, что на тебя нашло, но не загоняйся ты так.

Я поднимаюсь и смотрю в его красные с перепоя глаза:

– Разговаривал с сыном, хочет чтобы я его забрал. Не понимает, что я не смогу это сделать.

– У меня Сахара во рту. Если хочешь поговорить, дай пять минут.

Мы проходим в столовую. Разменный присасывается к минералке и в два счета осушает бутылку. Закончив борьбу с сушняком, Разменный садится напротив меня.