Последний игрок - Никита Питерский

Шарик останавливается на цифре 2, и я наблюдаю, как все фишки Лавэ уходят крупье, за одну минуту он спустил пятнадцать тысяч, и это только начало.

С Лавэ мы познакомились всего месяцев восемь назад, но теперь нас можно назвать друзьями, а их у меня немного. Помню, как после шести часов за рулеткой я был беднее бомжа, живущего на порванном матрасе метрах в пятидесяти от казино, и, подойдя к бару, залпом накатил сразу две стопки водки, выданные мне барменом в качестве морального утешения. Учитывая, что я слил всю зарплату и даже ту часть, которую должен был отправить сыну во Францию, вид у меня был как у человека, твердо решившего покончить жизнь самоубийством. Лавэ сидел за соседним столом и вежливо, насколько ему позволяло его воспитание, отбивался от назойливой красотки с явно переколотыми коллагеном губами, пытающейся раскрутить его на совместный отдых на Бали.

Лавэ перевел взгляд на меня. Изучающе просканировал выразительными, как у Алена Делона, глазами:

– По ходу, круто проигрался?

– Угу… Макс! – крикнул я бармену. – Еще!

Бармен налил мне еще, и жидкость моментально оказалась внутри меня, но легче так и не стало.

– Тебе, похоже, совсем херово, – будто издеваясь, произнес Лавэ.

– Отвали.

Лавэ повернулся к коллагеновым губам:

– Никогда не играй на деньги, которые не можешь позволить себе потерять.

– А я и не играю. У меня для этого есть ты, герой. – Красотка прижалась к Лавэ тем, чем так щедро наградила ее природа в верхней части тела.

Я встал и направился к выходу.

– И все? Сдался? – крикнул он вслед.

– Я что, должен снять штаны и поставить их на красное? – Я повернулся и зло уставился на этого золотого мальчика, словно сошедшего с обложки журнала для девочек-тинейджеров, который появился в казино пару недель назад, но чувствовал себя здесь так, как будто это он его и основал.

– Давай так. Даю десять кусков. Проиграешь – ты мне ничего не должен, но… Если выиграешь… Все, что выиграешь в ближайшие пять часов, – это пополам.

– Может, лучше тебе проспаться?

– Не слишком вежливый ответ. – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Ну так что, ты в игре?

– Уверен, что ставишь на нужную лошадь?

– Тут все говорят, ты – последний настоящий игрок, а такие, проигравшись, всегда отыгрываются.

– Бред, мне не везет с самого утра. Не мой день.

– Просто попробуй. – Он положил на стойку десять купюр по тысяче.

Я задумался: попахивало каким-то разводом, к тому же в прошлом месяце здесь ошивался один любитель мужских задниц, присматривался к игрокам и ссужал деньгами проигравшихся в прах, разумеется не за спасибо. Но Лавэ излучал лишь стопроцентную гетеросексуальность.

– Никаких бумаг подписывать не буду, – положив руку на деньги, произнес я.

– И не надо. Просто играй, и все.

Поменяв деньги на фишки, я дождался, когда сменится дилер, и вернулся к столу. Вообще, когда вам не везет в рулетку, смена дилера очень важна, другая рука с другой силой запускает шарик, начинают выпадать другие числа, и наоборот, если фартит и тут совсем некстати меняется дилер, лучше остановиться ненадолго, понять, что изменилось. В ту ночь Лавэ оказался прав: за семь часов, которые я провел за игрой, я выиграл тысяч сто восемьдесят с небольшим.

– Ваши напитки.

Голос девушки с модельной внешностью заставил меня переключиться с приятных воспоминаний о недалеком прошлом на жуткую реальность гребаного настоящего, в котором я снова проиграл, уже пятый раз подряд. Девушка поставила бокал, наполненный до краев светлым пивом, перед Лавэ и закрытую бутылку с апельсиновым соком передо мной. Лавэ дал ей в благодарность фишку за нас обоих. Я отвинтил крышку на бутылке и глотнул холодного сока. Я всегда открывал бутылки сам: наслушался историй о том, как в подпольных казино в напитки подсыпают экстази, совсем чуть-чуть, но и этого достаточно, чтобы игрок потерял реальное восприятие происходящего и не думая спустил все, что есть, в один момент. Глядя на то, как Лавэ проигрывает целые стопки фишек, я решил сменить тактику и перешел только к числам. Нет, я не начал ставить на конкретное число, здесь шансы слишком малы, я ставлю на весь ряд или на несколько чисел сразу. Шарик в сотый раз за сегодня ринулся перескакивать с одного числа на другое… Ну же, ну! Восемнадцать! Отлично, я стал еще чуть богаче в материальном плане и, возможно, чуть беднее в духовном.

Глава 4

Головная боль и позывы в туалет выводят меня из бесконечно длительного забытья, заставляют наконец открыть глаза. Я лежу на каррарском мраморе, в квартире, которую нужно продать до конца недели. Воздух переполнен парами алкоголя настолько, что в горле першит. Пытаюсь встать и понимаю, что в ногах кто-то есть. Какого черта? Полоска лунного света, проникающая через щель в шторах из настоящего индийского шелка, помогает разобрать, что это обнаженная блондинка, местами покрытая чем-то белым, похожим на оттаявшее мороженое, она, раскинув руки, спит в моих ногах. Кто это такая? Память с трудом начинает складывать события последней ночи по кусочкам. Развалившись на заднем сиденье в просторном салоне, я тупо улыбаюсь и смотрю в открытое окно на проносящиеся мимо дома – классицизм с обшарпанной, отсыревшей штукатуркой и погасшими окнами. Вдоль дороги застыла нескончаемая цепочка пыльных машин. Одинокие манекены в витринах с надписью «SALE» на футболках смотрят на опустевшие тротуары. С улицы не доносится ни звука. Город наконец-то уснул, уснул на какой-то час или два, чтобы вскоре проснуться и взорваться тысячами звуков современного мегаполиса. Спросите меня, каким я люблю Питер больше всего? Я отвечу: именно таким, весенней ночью, не белой ночью, когда город задыхается от потока туристов, а такой, как сейчас, апрельской, а лучше даже майской, когда жители города словно оставили его. Когда можно выйти на улицу, вдохнув полные легкие свежего воздуха, и пройтись в одиночестве, наслаждаясь самым красивым городом на земле.

Сейчас примерно три часа ночи, а может, и больше. Мы вышли из казино пятнадцать минут назад, перед этим опустошив на двоих бутылку рома, крепостью градусов под шестьдесят. Я улыбаюсь, слушая радостные крики Лавэ с переднего сиденья. Сегодня мы выиграли, и это его третий выигрыш за все восемь с половиной месяцев, которые он провел в казино. Сегодня мы выиграли больше полумиллиона, и теперь мчимся в новеньком такси по наконец-то ушедшему в спокойный сон городу, чтобы отметить это в каком-то кабаке, где нас уже ждет еще один любитель ставить деньги на все, на что можно. И так как никто не знает его имени, а он не говорит, все называют его Разменным. Но лично меня это устраивает, главное, что на Разменного можно положиться в любой ситуации.

Медленно, чтобы не разбудить блондинку, я вытаскиваю из-под нее ноги, одну за другой. Пытаюсь встать, опираясь о пол, и понимаю, что вляпался во что-то рукой. Кое-как поднявшись, я разглядываю ладонь, она испачкана взбитыми сливками. Вспоминаю, как я целюсь пирожным в бритую «пилотку», но в этом воспоминании почему-то брюнетка, а не блондинка. На ощупь прохожу в коридор, не включая свет, слава богу, я ночую в этой квартире далеко не впервые. Вот и ванная. Первое, на что натыкается взгляд, когда я включаю свет, – это куски битого стекла от бутылки и огромная лужа красного вина на ониксе, уже практически впитавшаяся в него. Осознание того, что это конец, приходит моментально. Никто не купит квартиру за херову тучу денег с полом из оникса, испорченным навсегда. Потом я хожу по квартире, включаю свет и натыкаюсь на остатки недавнего, дикого, не поддающегося логике безумия: разрезанное пополам одеяло торчит из духовки на кухне, на обоях помадой сделаны примитивные рисунки порнографического характера, копия средневекового меча воткнута в деревянную столешницу обеденного стола, по всей квартире валяются бутылки из-под шампанского и вина. Все это перепачкано взбитыми сливками. Сколько же было пирожных? Казалось, мы скупили весь кондитерский магазин. Я подбираю наполовину обгоревшую тысячную купюру на полу у барной стойки и только сейчас замечаю, что тут их примерно сотня. В памяти возникает яркий образ Лавэ в одних трусах, кричащего, что деньги – это тот мусор, который нужно сжигать, чтобы очиститься самому. Сказав это, он хватает пачку купюр и чиркает зажигалкой. Лавэ пьяными глазами смотрит на меня. Он сжимает пачку горящих купюр, равную средней зарплате за месяц у госслужащего.

– Почти во всех супермаркетах, сразу при входе, метров сто выделяют под товары, идущие по акциям, – говорит он. – Так вот, пока девчонка, которая затащила меня в эту второсортную человеческую кормушку, выбирала себе косметику, я наблюдал за одним парнем. Нормальный с виду такой, одет со вкусом, с интеллектом в глазах и явно не самым дерьмовым образованием. Этот парень, он хватал все, что шло два по цене одного. Просто сметал все без разбора: сок, туалетную бумагу, макароны, консервы, упаковки пива, носки. Носки вообще шли десять пар по цене пяти. Так он положил себе в корзинку восемь упаковок. У меня за год столько носков не изнашивается. В итоге минут за пять он набрал целую тележку, как будто к концу света готовился. А потом смотрю, и ведь он такой не один, куча народу набирает и набирает. А я думаю: «Куда вам столько? Сколько можно жрать?» – Пока Лавэ это произносит, пачка купюр превращается в искрящийся пепел и обжигает ему пальцы.