Последняя возможность увидеть солнце - John Hall

и представлять, что там кто-то есть. А потом и голоса сформулируют свою мысль. И начнется громкий и протяжный спор длинною в одну новую ночь.

А пока что я пытаюсь проглотить очередную ложку того, что откровенно навалено в чашу, и не сорваться. Не разнести все в этом месте, будучи ведомым своим безумием. Я – психопат. Я – загнанный в угол. Я – зверь… Но мне это нравится. Мне это необходимо… Сейчас. Я – психопат.

– Да, это ты! – один голос.

– Психопат – это ты, – второй голос.

– Загнанный зверь – психопат, – третий голос.

– Ты перемолотый в кашу своих недостатков и достоинств безумный кусок дерьма, – последний голос озвучил свое мнение, и я громко засмеялся, почувствовав безграничную радость в груди.

Время неумолимо мчится вперед. Как гончая, которая несется за куском поролона, обшитого дешевой поддельной шерстью. Эта псина никогда не сможет догнать свою цель. Только время, оно безумно, как я. Оно – бешеная гончая псина, которая мчится вперед, ведомая своим инстинктом, мозгом, умирающим по причине болезни. Оно, время, оно еще та сука.

Оно утекает сквозь пальцы, оставляя свежие мозоли, которые своими наростами сдерживают температуру кружки с чаем. Я тяну его с огромным удовольствием, будто бы это единственное, что у меня осталось в жизни. Я пью чай и представляю совершенно глупый сценарий о том, как у меня отбирают или выбивают из рук сосуд с милой моему сердцу жидкостью. Я представляю это в мельчайших подробностях.

– Бери за волосы, – один голос.

– Давай! Бей об землю лицом, – второй.

– Смотри внимательно, это глаз! Он вылетел из черепа! Ха-Ха! – третий.

– Еще пару ударов, и ты уничтожишь это ничтожество, – четвертый.

– Стоп! – кричит пятый голос в моей голове, и я возвращаюсь в суровую реальность.

Мой внутренний мирок лопнул. Он раскидал вокруг тысячи маленьких кусочков себя подобно мыльному пузырю. Я смотрю в другой конец комнаты и вижу там отражение своих иллюзий. Я – генератор глупых мыслей.

Я пью горячий чай и смотрю на то, как это сырое, холодное место, в котором жизни нет и быть не может, изменяется благодаря мультикам моего сознания… Как бешеная гончая псина мчится за своей призрачной целью. Если она догонит этого иллюзорного кролика, если это случится, то вселенная лопнет из-за того, что время не будет знать, что делать со своей добычей. Вселенная лопнет подобно мыльному пузырю мультика моего сознания.

А я пью чай и вношу эти заметки в небольшой блокнот, купленный мной на кладбищенские деньги. Я пишу о том, как сегодня утром резкий запах людских нечистот поприветствовал меня на улице. Описываю скользкую глину, мерзкую грязь под ногами, которая проникала сквозь пальцы при каждом шаге и пачкала мои стопы собою. Я пишу о холодном ветре ноября, который мириадом тончайших нитей чистой стужи пронизывал мое толе позже, когда я кидал лопатой грязь. Как я смотрел на капельки пота, смешанные со струйками крови, скользящими вниз. Как толстовка, повешенная на крест, изображала собой сына божьего. Вспоминаю торговлю, вспоминаю покупку посмертной индульгенции, приобретение освобождения от грехов у того, кто торгует верой тем, кто в Бога не верит.

«Слепцы, – думаю я. – Все вы будете приглашены на собрание вам подобных, и там, в большой светлой комнате, в компании Сократа и Декарта вы будете обречены на вечные беседы. Вы все будете сосланы на один из уровней единственного заинтересованного в человеческих жизнях, человеческих душах. Вы все будете ублажать его слух своими догадками и теориями, своими гипотезами и аксиомами о том, что мироздание является чем-то другим и отличается от места их заточения. Все они будут рассказывать про крепкий сон в летнюю ночь где-нибудь в яблочном саду, где в ожидании прелестницы они уснули и теперь наблюдают даже не кошмар, а просто странный сон длинною в бесконечность».

Я вновь вспоминаю о приобретении милости божественной и о девушке в деревянном ящике. Она была такой живой и счастливой, когда я встретил ее впервые. Она лежала на сером асфальте, прислонившись к нему щекой, и улыбалась так, будто бы слышала, как город дышит, или же слушала сказки этого города. Она лежала на асфальте и была недвижима, полна безмятежного спокойствия, а в глазах ее я видел счастье от создания нового мира. Такого выражения глаз никогда раньше я не видел и, думаю, больше никогда не увижу.

Она лежала на асфальте. Вокруг бегал тот самый покупатель очищения запятнанной самоубийством души. Он ее любит, до сих пор… Уверен.

Я – беспрекословная вера своим мыслям.

Я помню, как девушка-санитар помогала уложить бездыханное тело в черный пакет. Я наблюдал за этим словно завороженный, и мысли потоком капель, наполняющих океан, неслись сквозь меня. Я стоял как вкопанный. Стоял и мешал ей пройти к дверям грузового отделения машины скорой помощи. Не знаю, почему стоял именно там, не помню этого, это не важно… Она коснулась моего оголенного из-за формы майки плеча. Она такая милая, она коснулась моего плеча, и я ощутил холод кубиков льда Сабзиро, холод Антарктиды, холод космоса, холод азота, холод абсолютного нуля.

Я описываю ее погребение, Кристи, и то, что на этих похоронах было всего несколько человек. Не было тех, кто обсуждал бы гроб, покойника, что внутри, организацию похорон, близких, те пирожки, что еще будут поданы чуть позже во время скорбного обеда в ресторане или же дома. Я пишу об этом сейчас, вспоминая, что было чуть раньше сегодня, и одновременно сама вселенная возвращает меня к опыту практически бесчисленного количества погребений. Всякий раз я сравниваю каждое новое запомнившееся с одним особенным. Я – алгоритм сравнения товаров.

В тот день солнце жарило с силой приближающейся к поверхности земли кометы. Десятка раскаленных космических объектов, которые передали атмосфере часть своей температуры. В тот день каждый вдох обжигал внутренности. В тот день мне пришлось набрать пять ведер холодной воды, чтобы подготовить лот на продажу. В тот день были похороны, на которые собралась чуть ли не тысяча человек. В тот день кладбище заполнилось венками. В тот день близкие, еще живые люди, покойника были самыми тихими во время и после погребения. В тот день труп вонял хуже выгребной ямы, к которой я хожу каждое утро босиком по холодной земле. В тот день я был счастлив от увиденного.

Они, все эти люди, они несли венки, на которых было написано: «Конченой мрази, ублюдку, гори в аду, слава богу, ты сдох…». Они все были жителями одного дома, они все были родственниками и близкими тех,