Последняя возможность увидеть солнце - John Hall

– Конечно! Правда, сейчас он занят, – говорит тот, кто даровал мне кров и пищу, говорит тот, кто сделал меня цепным животным. Говорит один из самых мерзких из людей. – Ты можешь все сказать мне, а я потом ему передам твои слова.

– Хорошо, – говорю я, а после начинаю. – Господи, прости меня. Я согрешил. Каждый день я повторяю один и тот же грех. Он заключается в том, что при рождении я отведал запретный плод. Поддался искусителю. Вкусил сладость и познал первородный грех. Обрел сознание и последовал по стопам твоих детей. Прости меня за это.

– Каждый день ты просишь за это прощение, и каждый день я тебе говорю о том, что ты не прав, – говорит святой отец, и его подбородок трясется подобно флагу на ветру. – Мы все дети детей Божьи, на нас нет того греха, за который ты просишь прощения. Все искуплено.

Он говорит, и внутри меня закипает ярость.

– Простите, – говорю я.

«Сдохни», – думаю я.

«Этого больше не повторится», – говорю я.

«Завтра я вновь буду просить прощения за это», – думаю я.

Все эти мысли тесно сплетены в одну цепочку из правды, которую я храню в себе, и лжи, которую я произношу. Я – грешник… Но не больше того, кому я исповедуюсь.

– Святой отец, за мной имеется еще один грех.

– Какой?

– Ярость. Я испытываю ярость. Чувствую злость, когда вижу праведного грешника.

– Так нельзя, сын мой. Ты пойми, каждый выбирает собственный путь. Мы с тобой на том, который ведет нас к Богу.

– Только не ты, – звучит голос в моей голове.

– Мы с тобой? – еще один.

– К Богу? – следующий.

– Сын? – очередной голос.

«Я ненавижу тебя, – думаю я. – Когда ты передо мной, я хочу превратить тебя в ничто! Ты искусно слепленная фигура, сочетающая в себе грехи».

– А что же мне делать, отец? – говорю я. Я – лжец.

– Ищи усмирение в молитве, – отвечает он мне и начинает читать.

Он забывает строчки. Перевирает стихи. Он может петь, только когда носом чешет страницы библии. Я знаю все его ошибки. Знаю каждый стих наизусть. Знаю разницу между тем, что он читает и что поет людям во время службы. Я – система, что следит за грешником. Я ни разу не открывал святую книгу, но знаю ее наизусть. Он ее держит открытой всегда, но не знает ни единой строчки. Он – создатель веры, наполненной ложью. Он – спекулянт Бога. Он – коммерсант захоронений. Он – грех во плоти.

—–

«Ты то, что ты ешь! – думаю я и несу перед собой чашу каких-то помоев.

Каждый день после причастия он кормит меня каким-то мусором. Это мясные отходы, какая-то каша. Это какие-то овощи, какие-то фрукты. Все это перемолото в единый фарш. Все это воняет тухлятиной. Все это кинуто с горкой в чашку, которую каждый вечер я приношу обратно, чтобы взять кружку с горячим чаем.

То, что не обладает вкусом, лишено формы. Это что-то цвета грязи и с ужасным запахом. Это то, что подпитывает скудным своим объемом мышцы, что трещат во время работы. Это мой рацион на конец этого дня и на практически весь следующий день. Я знаю, из чего его делает этот мерзкий священник. Он перемалывает в пюре все то, что не может съесть сам. Из того, что некогда было шедевром кулинарии, он делает отходы. То же он делает и с верой… То же он делает с библией, которую не знает, с богом, которому и во имя которого должен, но не служит, с людьми, которые возлагают на него свои надежды. Он берет все это, пихает в мясорубку и пропускает через механизм, сквозь лопасти, несколько раз, чтобы в итоге наверняка получить дерьмо.

Я несу перед собой это. Выхожу на улицу, где холодный ветер ноября бьет в грудь, в лицо, пробирается внутрь и сковывает легкими судорогами. Через несколько секунд я привыкаю к этому. Продолжаю идти в свою скромную обитель с панцирной койкой, украденной для меня из детского дома все тем же святым отцом. С пахнущими мочой и рвотой матрацем и несколькими одеялами, которые он бесплатно вынес из психиатрической больницы после смерти на них одного из пациентов. С библией, на которую я потом поставлю кружку чая, со словарем Даля и его «сочувствием» между «сукой» и «сифилисом», с блокнотом, в который я уже мысленно записал все это. Причем библию он взял с рук старика, которому книгу положила его супруга-старуха прямо перед погребением. Сделал он это со словами: «Бога вместе с человеком хоронить нельзя». А после отдал мне. Словарь Даля я нашел на кладбище. Его потеряли школьники, которые трахались среди могил в целях получить острые ощущения. А блокнот я сам купил, когда святой отец отпустил меня погулять. Он делает это раз в месяц. Дает мне деньги и отпускает сразу после причастия. Раз в месяц я свободен. Раз в месяц я такой, каким был прежде. Я – обычный человек.

А пока что я сижу на влажном от сырости сегодняшнего дня матраце и заставляю свой организм питаться. Впитывать и насыщаться тем, что навалено в чашу. Каждая ложка дается мне с трудом, с боем, с принуждением организма. Но я понимаю, что должен питаться. Я тот, кого обнаружат уже остывшим, уже разлагающимся на полу этого гнилого домишки, я тот, кто останется валяться на воняющем аммиаком и тухлятиной матраце… И все это будет, если я откажусь запихиваться этими отбросами.

Зато дальше будет чай. Горячий и обжигающий. Кружку с которым я буду ставить на томик библии. А сам тем временем буду писать об этом дне. Я – система протоколирование событий.

Голоса в голове унялись. Они молчат. Знаю, они вынашивают мысль, которая разрастется в бурную беседу после. Это произойдет тогда, когда я скрою свое тело от холода под влажным, по вине погоды сегодняшнего дня, одеялом. Я буду лежать и трястись. Я буду чувствовать силу ноября, который неустанно лупит дождем. Я буду слушать барабанный оркестр капель дождя. Я – дирижер для ударников.

Я буду смотреть в темноту комнаты и представлять то, что я не один. Что кто-то кроме меня здесь есть. Я буду думать об этом всю эту ночь, как и ночь перед этим, как ночь перед ночью перед этой ночью, как ночь перед той ночью, перед ночью перед этой ночью. Я буду лежать и смотреть в дальний темный угол