Холмы, освещенные солнцем - Олег Викторович Базунов

паровозов, от самой реки. Вот зажглись электрические огни. Желтыми, расплывшимися пятнами они вкрапились в синеву сумерек. Осветив здание ГЭС, вспыхнули прожекторы на тупых вершинах гор. Загорелись огни под кабинами кранов — от этого башни стали еще выше. В полосу света попадает то сдутый откуда-то с конструкций снег, то пар, вырвавшийся из трубы, то вертящийся на тросе в разные стороны ковш с бетоном.

Николай вместе с Иваном устанавливает кронштейны. Он обвязал длинную сторону кронштейна туго гнущейся веревкой. Другой конец веревки он несколько раз обмотал вокруг рельса, между шпал, и прочно закрепил двойным узлом. Вдвоем они приподняли кронштейн и медленно, принимая всю тяжесть на руки, начали спускать его по стене. Внизу несколько рабочих прекратили работу и, задрав головы, наблюдали, как кронштейн, царапая бетонную стену, рывками сползал все ниже и ниже. Николай правой ногой уперся в самый край карниза, тай что носок сапога торчал над провалом. Из-под подошвы сыпались мелкие бетонные камешки и, чиркая по кронштейну, набирая скорость, неслись вниз.

Нагибаясь все ниже, Николай и Иван почти уперлись головами друг в друга и напряженно сопели. Вот кронштейн короткой стороной лег на карниз. Теперь его нужно было немного отпихнуть от стены, навалиться на короткую сторону и резким рывком за веревку вогнать под рельс.

Николай присел на корточки, коленом нажал на рыскающий конец кронштейна и попытался вдвинуть его под рельс. Иван, придерживаясь за плечи Николая, пыхтел ему в затылок — помогал.

— Алексеич! Кукла мороженая, тяни веревку! — выдохнул Николай.

Все время, пока спускали кронштейн, Алексеич стоял у стены. Услышав окрик, он засуетился, осторожно переступил через рельсину, опустился на четвереньки и тоже стал давить на кронштейн.

— У, дура старая! За веревку дергай! — У Ивана от напряжения надулась жила на лбу и побелели круглые ноздри.

Алексеич торопливо, спотыкаясь, перелез обратно через рельс, ухватился за веревку и стал тянуть, но не горизонтально, как нужно было для того, чтобы подтащить кронштейн под рельс, а вверх.

Васька, исправлявший держатель в нескольких шагах от ребят, метнулся к Алексеичу, отпихнул его и, ухватив веревку, уперся ногой в рельсину.

Рывок — и кронштейн встал на место. Николай поднялся, разогнул сведенную спину. Ноги дрожали от напряжения. Посмотрел вниз. Страха от высоты совсем не было.

Устанавливая кронштейн за кронштейном, ребята продвигались по карнизу. За ними, не отставая, со своим щитком и электродом двигался Васька. Стена выше карниза то и дело вспыхивала пронзительно голубым светом, по ней плясали черные искаженные тени рабочих. От сварки брызгами разлетались дымящиеся искры — падая, откатывались по металлу или с шипением гасли в снегу.

Небо над стройкой стало совсем черным. Высоко-высоко мигали крохотные, как уколы иголок, звезды. Ветер переменился. Теперь он дул из долины в сторону реки. Ветер был сильный, но не такой холодный, как днем. По небу неслись, скрывая и вновь открывая звезды, облака. Они летели серыми от огней стройки, рваными кусками по черному небу.

— Ночью снег пойдет, — сказал Иван.

— Значит, мороз меньше будет. Быстрее уложим, — сказал Рашик.

— Антоныч говорил, работать часов до двенадцати придется, а то не успеть вовремя кран пустить. У них, — Николай кивнул на кратер первой турбины, — и на сборочной почти все готово.

— Время-то сколько? Десятый? Я порядком устал. Мне уже наплевать, что по краю хожу. — Иван сплюнул вниз. — Пошли на площадку, перекур устроим. У меня хлеб есть. — Он хлопнул рукой по карману ватника.

На площадке разбросаны доски опалубки. На них и на бетоне лежит припорошенный копотью снег. Николай обломком доски соскреб снег в центре площадки. Снял рукавицы, подышал в руки, одна о другую потер сухие, омертвевшие ладони. Потом не слушающимися пальцами достал из кармана истершуюся газету и нож, настругал тонких, как стружка, щепок. Чиркнул спичку и, прикрывая ее ладонями, поднес к бумаге. Розово светились полоски между пальцами. Бумага вспыхнула. Загорелись маленькие лучинки. Переносимое ветром пламя потрескивало то тут, то там. Разгораясь, облизывало верхние доски. Зашипел снег. Поблескивая, покатились капельки воды и, закипая, с шипеньем обрывались в огонь.

Лица у рабочих еще стянуты холодом, но довольные. Иван подтащил две большие доски, положил их рядом и, опершись на локоть, прилег к костру. Подбородок сунул за ворот к плечу, прищурился на огонь. Курносый, озорной Сашок сел на пятки, руки сует в огонь — закоченевшие, они сперва не чувствуют жара. Потом сразу обожжет — выдернет, потрет рука об руку — и опять в огонь, жмурится. Николай тоже сел поближе на доски. Вот уже и коленям горячо — шпарит, как кипятком. Николай приложил руку к голенищу сапога — нагрелось. И лицу жарко. Приходится отворачиваться.

Над костром копоть с искрами шапками быстро подымается кверху и уносится в сторону, за переплеты арматуры. Железные прутья то осветит выскочившим языком пламени, то опять они пропадут — черные на черном от костра небе.

Жарко лицу, рукам, коленям, а сзади — будто слившийся с темнотой мороз. Подползает к спине, пробирается сквозь ватник…

Алексеич разулся, достал из резиновых сапог сбившиеся комом портянки, разложил их на досках поближе к костру. От портянок сразу же пошел густой пар. А ноги Алексеич тоже протянул к огню.

— Иван, ты говорил, у тебя хлеб есть? — спросил Николай.

— Есть. — Иван приподнялся на локте. — Сашок, вон у тебя под боком лежит.

Сашок нащупал рукой пакет, развернул его. Бумагу смял и бросил в огонь. Подхваченная пламенем, она горящим комом вылетела из огня и, упав в снег, погасла. Глотая слюну, Сашок разломил два ломтя черного хлеба пополам и протянул каждому по куску. Смотря в огонь, медленно жевали промерзший, зачерствевший хлеб. Во рту — вкус мороза и хлебной, ржаной кислоты. Проглоченный кусок приятно дерет горло.

Сзади в темноте кто-то завозился, послышалось частое хриплое дыхание — это Антоныч протиснулся между прутьями арматуры и подошел к костру.

— Греетесь? Сколько кронштейнов поставили? Семь? Семь, я поглядел. Ну ничего, погрейтесь. — Антоныч присел на корточки, руки к огню. Он устал за день больше других. Сказывался возраст. Осунулось лицо, сильнее обозначились морщины.

— На кране два мотора осталось, — продолжал Антоныч. — Там ребята скоро закончат. К вам придем. Ветер только сильный.

При каждом слове в металлических зубах Антоныча блестящими точками отражается костер.