Холмы, освещенные солнцем - Олег Викторович Базунов

Видные на фоне светлой полоски неба, толкутся рои мошек.

На ходу Настя ловит свесившийся рукав пиджака.

— Вань, пиджак-то сырой совсем, — говорит она.

— К утру высохнет, — отвечает Ваня.

— Вань, а я знаю, чего ты прошлый год Павла побил.

Смотря под ноги, Ваня молча шагает.

— Он тогда в клубе про меня плохое говорил, — продолжает Настя. — Вань, а нынче весной… Слышь? — Настя двумя руками берет тяжелую, расслабленную руку Вани. — Глянь-ка на меня. — Она улыбается. — Нынче весной я тебя в лесу повстречала. У Красного ручья. Затаилась. Ты чего-то собирал да посвистывал.

Ваня останавливается и останавливает Настю. Под мозолями ладоней, сквозь ситец он чувствует теплые, нежные плечи девушки.

Настя прижимается к нему, не поднимая рук, Ваня целует ее. И опять они идут по дороге.

…Из-за тучи над горизонтом показывается слепящее солнце. Оно будто лопнуло сразу и разлилось по горизонту. Пронзительные красные лучи пронеслись над землей и зажгли навес, березу, перила на мосту… Вспыхнуло вдруг легкое облачко, еле заметное до того на чистой половине неба.

ХОЛМЫ, ОСВЕЩЕННЫЕ СОЛНЦЕМ

1

Третьи сутки поезд несется на юг. Вагоны тяжело покачиваются, стучат колеса, падают и взлетают провода за окнами: быстрый выдох, уносится назад столб, и медленный вдох — дышат провода.

В одном из вагонов у окна стоит Борис Ушаков. Он студент Академии художеств. Он едет на лето в археологическую экспедицию, где будет работать художником. Ему двадцать лет. Лицо у него широколобое, мужественное, глаза небольшие, внимательные, рот крупный. Он молчалив и сдержан.

В окно поезда рвется горячий ветер. Ветер треплет жесткие, черные, коротко стриженные волосы Бориса и приносит в вагон сухие, незнакомые запахи.

Борис впервые на юге. Он жадно смотрит на степь, медленно крутящуюся за окном, на бегущие мимо чахлые акации и приземистые, белые, обмазанные известью строения полустанков, на удирающих в сторону от грохочущего поезда сусликов, на пылящий рядом, изо всех сил старающийся не отстать грузовичок, следит за падающими и взлетающими проводами…

До сих пор он думал о юге, как о чем-то сказочно-ярком, праздничном, звонком, с неизвестными растениями и цветами, с красивыми плодами на деревьях, с густым синим небом и белыми каменными постройками. А тут, на станциях, на пыльных горячих платформах, бродят грязные куры с раскрытыми от жары клювами, босые черноногие девчонки просительно заглядывают в глаза, тянут пассажирам липкие фунтики с черешней. И эти низкорослые акации и выжженная степь вокруг…

Но что же заставляет его так жадно смотреть в окно, что порождает в его душе радостное предчувствие открытия чего-то?

Размышляя об этом, он следит за укатывающим в сторону от поезда грузовиком. Поезд поворачивает. Бориса качнуло, он неловко упирается носом в стекло, остается стоять так и, скосив глаза, разглядывает сплюснутый побелевший нос, потом, спохватившись, оглядывается, но в вагоне пусто, а немногие оставшиеся пассажиры занимаются укладкой своих вещей и не обращают на него внимания. До Кишинева остается час пути. Полки опущены, матрацы свернуты, под столиками позвякивают пустые бутылки. Вот одна из них упала и криво покатилась под лавку. Поезд тормозит. Он останавливается в выемке между двумя откосами.

Борис выходит из вагона. Горячий сухой ветерок дует вдоль состава. Тихо, только впереди пыхтит паровоз. Борис вскарабкивается по откосу наверх и неожиданно оказывается на вершине холма.

От самых ног его глубоко и плавно сбегает склон и незаметно переходит в следующий холм. Далеко внизу движется трактор, оставляя за собой лиловато-коричневую полосу, а выше, чуть заметно передвигаясь с противоположного холма, сползает стадо, похожее на распластанную красно-коричневую шкуру. По небу плывут редкие белые облака.

Борис глубоко вдыхает горьковато-терпкий воздух. Это пахнут высушенные солнцем степные травы. Бледно-сиреневые колокольчики с остренькими мелкими лепестками, легкие и нежные, покачиваются на ветру и бьются о его грубые ботинки. Он присаживается на корточки так, что видны только крыши вагонов и шишаки вентиляторов, и рвет цветы, стараясь как можно ниже, у самой земли, обрывать короткие стебли — так учила его мать в детстве.

Странное ощущение нереальности захватывает его. Он весь еще полон движением и шумом поезда. И тем сильнее поражают тишина и покой открывшегося мира. Какие-то букашки ползают в траве, что-то тонко звенит, а над головой тяжело и жарко светит солнце.

Загудел паровоз. Борис нехотя спускается к полотну и, ожидая, пока поезд двинется, на пыльном боку вагона чертит пальцем, как рисуют дети, две кривые линии — два холма, солнце с лучами и маленький человечек на холме — два кружка и четыре палочки — с протянутыми к солнцу руками.

Но вот уже позади Кишинев, ночь в пустом пятиэтажном здании, ранний базар, завтрак из брынзы, черешни и хлеба, и опять дорога. Накренившись, грузовик бежит по выпуклому, как мениск, шоссе. Журчит, шлепает, отрываясь от синего асфальта, резина, хлещет брезент над фургоном. За спиной толкаются, ползут ящики, тюки, чемоданы.

Шоссе петляет по склонам холмов, и, залитое солнцем, обведенное горизонтом пространство, как огромное золотое блюдо с древним рисунком, поворачивается то влево, то вправо.

Опять, как и из окна поезда, Борис, щурясь, следит за набегающим простором. Настроение у него прекрасное. Рядом с ним у кабины стоит Инна Лотяну. Она старше его лет на десять, москвичка, коллектор их отряда. Она тоже с наслаждением купается в теплом ветре. Иногда она поднимает руку к пляшущим волосам, легко дотрагивается до них, будто надеется поправить прическу, и опять ее рука ложится на железо кабины, рядом с его рукой. На поворотах локти их касаются. Но лицо ее остается непроницаемо. Она не замечает Бориса.

Кроме них и шофера в машине двое молодых археологов: Иван Голуб и начальник отряда, быстрый, черный, сияющий улыбками Григорий Вулпе. Иван в кузове, рядом с Борисом, а Григорий по-хозяйски в кабине.

Час, два часа дороги, и хочется остановить машину, размяться, побегать по земле. Этот простор, это море