Холмы, освещенные солнцем - Олег Викторович Базунов

— Ну, здорово, — солидным баском сказал Васька. — Как жизнь? Я это вчера опять заложил… — И Васька начал рассказывать о своих похождениях — подробно, с любимыми присказками, вроде «во», «здорово».

Хитрым глазом Васька то и дело взглядывает на Ивана: слушает ли тот его? Прислонившись плечом к изолятору, Иван стоит в своей обычной позе, спрятав подбородок за отворот расстегнутого на одну пуговицу ватника. Широко раскрытыми, невидящими глазами он смотрит на валяющийся у ног сломанный гаечный ключ: задумался.

В противоположность Василию, Иван скуп на слово. Скажет что-нибудь смешное — кругом все довольны, смеются, а он, не меняя серьезного выражения лица, продолжает работать, только глаза улыбаются. Обычно сдержанный, Иван свирепел только от чьей-нибудь подлости. Его широкое скуластое лицо белело, белыми становились и круглые раздувшиеся ноздри вздернутого короткого и тупого носа; обтягиваясь кожей, заострялись скулы, а глаза щурились с такой ненавистью, что Николаю казалось — вот с таким лицом ходят люди в атаку.

Рабочие уважали Ивана и в отсутствие бригадира молчаливо признавали за старшего.

Монтажники еще перекуривали, а в цеху уже началась работа: взвизгивал сверлильный станок, ухали механические ножницы, под стропилами громыхнул, сдвинувшись с места, кран и потащил в глубь цеха тяжелую болванку.

Иван откачнулся от изолятора, передернул плечами.

— Кончай, Васька, травить, — не то предлагая, не то приказывая, сказал он. И, обращаясь ко всем, добавил: — Пошли крепления снимать, а то Антоныч (Антонычем звали бригадира) не скоро машину пригонит.

Иван оглядел лица рабочих, за тесемки натянул шапку еще ниже на глаза, не дожидаясь ответа, пошел к воротам. За ним цепочкой двинулись рабочие.

На улице все так же холодно, серо и уныло. Земля, платформа, ящики, свитая жгутами крепежная проволока покрыты нетронутым, подсохшим на морозе снегом. Оставляя в снегу глубокие следы, Иван подошел вплотную к платформе с электрооборудованием. Остановился. Подождал, когда подтянутся остальные. Рабочие собрались поодаль от него, поеживаясь глядели на скрепленные проволокой громоздкие ящики.

— Стоять будем? — не оборачиваясь, спросил Иван. — Или, может, проволоку будем рубить?

Рабочие пододвинулись к платформе.

— Давай-давай.

— Руби.

— А мы посмотрим.

Иван сильно рванул проволоку. С нее ссыпался снег.

— Ты что, думаешь на балалайке играть?

— Сыграй «Вдоль по матушке…».

— По матушке и без балалайки можно, — залезая на платформу, ответил Иван.

В ответ засмеялись. Николай поднял торчащий из снега обрубок арматуры и тоже полез на платформу. Он бил по проволоке в том месте, где она, согнувшись, прижималась к окованному краю платформы.

От ударов болванкой проволока плющилась, отскакивали струпья ржавчины, блестел свежий металл… После нескольких ударов разрубленная проволока, свиваясь и звякая, отлетала к ящикам.

Когда закончили рубить крепления, подошли два ЗИЛа. Машины развернулись и, приминая жесткий снег, придвинулись к платформе. На подножке одной из них, держась за открытую дверцу, стоял Антоныч.

— Здорово, хлопцы, — поприветствовал рабочих Антоныч. Он быстро влез в кузов, прошел на платформу. — Диспетчера обвел. Две машины дали. Теперь быстро перевезем. — Взялся за ящик, попробовал сдвинуть. — Давай, Иван, начинайте.

Голос у Антоныча осипший, грубый и лицо грубое: на щеках глубокие складки щетинистой, продубленной ветром кожи, а во рту блестят крупные и тяжелые искусственные зубы — свои ему выбило еще в молодости свалившимся с лесов ломом.

Когда, в своем замасленном полупальто, в ушанке, глубоко надвинутой на глаза, в больших, с огромными подошвами, кирзовых сапогах, Антоныч стоит, покачиваясь на бревне или рельсе (он любит так стоять), и, резко поворачивая голову, наблюдает за чем-нибудь, он часто бывает похож на большую, сильную птицу. И лицо у Антоныча стремительное. Бывают такие лица. Повернется, взглянет человек — и весь будто устремится за своим взглядом.

В тяжелой работе бригадир всегда рядом с рабочими. Упрется плечом в ящик или во что другое, что нужно сдвинуть, одну ногу отставит, на другую чуть присядет, руки в колено, голова вперед, и осипшим своим голосом, широко раскрывая рот: «Раз, два — взяли! И-ще взяли, и-ще взяли…» А вместе с ним и вся бригада — хором. И берут…

Вот и сейчас Антоныч грузил ящики вместе со всеми. Дружно работали.

— Ты лом понемногу. Во-о, — хрипел Антоныч, — так ловчее.

Машины вздрагивали, оседали все ниже и ниже. Рабочие разогрелись, ругались, когда выскальзывал лом или ящик сползал с катка, шутили.

— Алексеич, смотри, главную кишку порвешь, — налегая плечом на ящик, выдохнул Васька.

Алексеич, как всегда, суетился, забегал с одной, с другой стороны, хватался за лом, за каток, громче всех кричал «взяли» и, пригнувшись плечом к ящику, делал вид, что вот дух сейчас испустит.

— Подвинься… Кишка-а-а… Иван, возьмем-ка. — Николай сунул лом под ящик, удобно расставил ноги и, напрягая шею, спину и руки, потянул лом кверху. Груз сдвинулся, заскулил под катками снег, и угол ящика слез с платформы в кузов машины.

«Машин всяких наизобретали, а ломик ничем не заменишь, — думал Николай. — Вот бы сейчас ленинградские меня увидели… Наташка… Как заправский работяга!»

Из-за сопки медленно выкатывалось солнце. В его красном диске плавились мелкие сосны, росшие на вершине, и край горы. Но проходила минута, солнце перекатывалось дальше, и черные, будто обуглившиеся силуэты сосен появлялись снова. Розовыми искрами заблестел снег вокруг. От строений, от сугробов потянулись яркие синие тени.

Из репродуктора, установленного на высотной мачте подстанции, разносились то ясные и отчетливые, то вдруг почти неслышные слова какой-то песни…

К обеду на эстакаде были сгружены последние ящики с оборудованием для крана.

В столовую Николай добирался на попутной машине. Обжигающий, каленый ветер бил в лицо, под локтями, отдельно от кузова, вздрагивала кабина, и, ровная от скорости, неслась под фары бугорчатая дорога.

По дорогам стройки потоком идут машины. Помятые и ободранные, часто с покореженными, ослепшими фарами и побитыми стеклами, на большой скорости идут самосвалы. Они перевозят горячий бетон, похожий на густую чечевичную похлебку. Когда машину встряхивает на выбоине, бетон плюхает из угла в угол железного кузова и жирно выплескивается, застывая на дороге грязно-зелеными нашлепками. Вся дорога от бетонозавода к зданию ГЭС накатана застывшей на морозе коркой бетона.

Груженные песком и камнем, отчаянно