Однажды навсегда - Валентин Афонин

— Нет-нет, ничего. Мне было почему-то очень важно прикурить от этой же спички.

Глаза ее — уже без огоньков — вызывающе прищурились:

— И больше вам нечего сказать?..

Он в недоумении воззрился на нее, удивленно качнул головой:

— Надо подумать.

Она пожала плечами и отвернулась.

…Да, неизвестно, чем бы завершился наш вздорный взаимовыпендреж «кто в лес, кто по дрова», если бы нас вовремя не отвлек — вот тоже: случай или провидение? — громкий мужской голос:

— О! Вот это я понимаю — нормальные люди. С огоньком… — Какой-то мужик, явно навеселе, внезапно вынырнул откуда-то сбоку, из тьмы, вошел в круг света и, слегка покачиваясь, деликатно, а может, и опасливо остановился чуть поодаль. — У вас табачку для меня не найдется, молодежь? Извините, конечно…

Я протянул ему раскрытую пачку, стараясь не показать, что тоже немного сдрейфил.

Но мужик и не думал угрожать — наоборот, увидев сигареты, обрадовался: «О!», шагнул с протянутой рукой и чуть не упал, споткнулся обо что-то.

— Ниче, ниче, — успокоил он нас, с трудом удержавшись на ногах. — Спасибо… — Прицелившись, осторожно вытянул из пачки сигарету. — Во-о… А то я свои-то спалил, а курить-то надо? Иду, иду, понимаешь, никто не курит. Некурящие все, жлобы… — Хорошенько размяв сигарету, он вдруг отломил у нее фильтр и отбросил. — И главное, у меня дома-то есть — вон мой дом-то. У меня там «Примы» двадцать пачек, кури — не хочу. Но щас вот — до зарезу, понимаешь?

Я его понимал.

Он сунул сигарету в рот, похлопал себя по карманам, но я давно уже держал коробок и спичку наготове — чиркнул, дал ему огонь.

— О!.. Спасибо… — Тщательно раскурив, он глубоко затянулся и страшно закашлялся. Дым повалил из него, как из выхлопной трубы. — Вы меня… извините, конечно… Я немножко это… ну выпивши малость…

— Бывает, — сказал я.

— Ну!.. — Он опять зашелся в кашле. — Ты ж понимаешь!..

И вдруг — она:

— А что ж вы, дядечка, футбол не смотрите?

— Че?.. — Дядька-дядечка перевел на нее удивленный неустойчивый взгляд и даже кашлять перестал. — Ну ты прямо как моя: «Сиди дома, смотри телевизор». Обижаешь… Я, может, только и знаю: из дому на работу, с работы домой. А сегодня вон зелень первая пробилась, листочки. Вы хоть видели, молодежь? А я уже лет, наверно… не знаю сколько… не видел… Футбол… Че там смотреть-то? Там же все уже ясно: «Спартак» — чемпион, ну и че?..

Мы не возражали, хотя дядька был явно не в курсе футбольных событий: не фанат!

А он вдруг лукаво присмотрелся к нам, хмыкнул и мотнул головой как конь:

— Понял… — И еще раз бесцеремонно поглядел на нас поочередно. — Спасибо, молодежь… за табачок, за компанию… Хоп, ушел… — И рискованно круто развернулся, поплелся зигзагами в сторону дома и скрылся во тьме.

Потом, уже у дома, мелькнул силуэт в слабом отсвете окон, хлопнула дверь какого-то подъезда.

А окна гасли, гасли, и оставалось их уже совсем немного.

Слышалась тихая музыка — наверно, у кого-то забыли выключить радио.

И оказалось, они оба продолжали думать об этом странном, чудаковатом мужичке.

— А ведь я его знаю, — сказала она удивленно. — Такой всегда замкнутый, трезвый, прямо образцово-показательный.

— Да?.. — Он слегка удивился, не предполагая в таком типе какой бы то ни было образцовости: верно сказано, чужая душа — потемки, поди разгадай. Потом вздохнул, осторожно покосился на свою соседку, тоже ведь абсолютно еще не разгаданную, и, подумав, что надо бы как-то хоть имя ее выведать, спросил: — А вы… учитесь?

— Естественно, — спокойно ответила она.

— Почему — естественно?

— А почему — неестественно?

Он усмехнулся:

— Сдаюсь.

— А вы?.. — спросила вдруг она и, спохватившись, попыталась тут же спрятать свое нечаянное любопытство за привычным высокомерием. — Не учитесь?

— Я?.. — Немного замешкался. — Работаю. Волшебником.

— Как же это?

— Очень просто. Как в старой песенке, я в детстве слышал по радио: «Просто я работаю волшебником, вол-ше-еб-ни-ком», — напел и слегка смутился под ее взглядом. — Колдун, короче. Работаю, колдую. Сам над собой.

— И трепач, — неожиданно заключила она.

— И трепач, — охотно согласился он, широчайшей улыбкой скрывая жуткую свою панику. — Хотите анекдот?

— Нет.

— Свеженький.

— Нет. Все равно он будет свежезамороженный.

— Почему?

— Потому что я знаю все анекдоты.

— Неужели?!

— В самом деле.

— Ну… вы как ежик. Чуть тронешь — колючий клубок. Когда я был маленький, то ужасно боялся ежовых колючек. Или… ежиковых? Как правильно, я что-то забыл, — может, ежикиных?

— Ежичковых. — Лед тронулся: улыбнулась.

— Ну, значит, ежичковых. А теперь я их не боюсь. Может, поговорим?

— Что?.. — Она то ли ослышалась, то ли удивилась и, кажется, впервые за все время всмотрелась в него по-настоящему внимательно, как будто не он битый час сидел с ней рядом, а кто-то другой, за кого она его принимала.

— Может, поговорим? — повторил он на голубом глазу.

И опять она улыбнулась — не очень уверенно, впрочем:

— Да уж поздно… — И задумчиво отбросила остаток своей сигареты на землю перед собой — уголек бесшумно взорвался во тьме. — Пора домой… — И снова посмотрела ему в глаза — спокойно, просто, немножко грустно. — Пора…

— Да, — согласился он, невольно впадая в ее настроение. — Пора, в самом деле, поздно… — И подумал вдруг, что, наверное, ошибся насчет ее возраста: она — его ровесница, а может, и старше.

— Спасибо за приятный вечер, — сказала она своим изумительным низким голосом, к которому он вроде бы уже привык за это время, не замечал как будто, но вот — перед расставанием — опять услышал.

— Ночь, — напомнил он, опять немного теряясь и от голоса ее, и от взгляда.

— Ах да, ночь, я забыла. Прекрасная ночь, не правда ли?

— Правда, — усмехнулся, удивляясь тому, как точно она запомнила эту его дурацкую выпендрежную фразу, однако и сам не забыл спросить: — А ваш телефон… можно узнать?

— Вы же звонили мне, кажется.

— Случайно. Я звонил… не вам.

— Не мне?.. А кому?

— Ну… не вам.

— А-а, — догадалась. — Вот как. Интересно… — И на нее вдруг напал смех, пока еще, правда, сдержанный, но все равно довольно обидный, почти оскорбительный.

— А что смешного?.. — подчеркнуто недоумевающе пожал плечами.

Но тем самым он только масла подлил в огонь: она уже не могла больше сдерживаться и от души, по-детски, по-девчоночьи срывающимся голосом расхохоталась.

Он невольно улыбнулся, немного даже завидуя ей, и, поглядывая на ее нос, правильный, в общем, но смешно вибрирующий от хохота, заметил добродушно: