Бульварное чтиво. Повести и рассказы - Александр Казимиров

– Шпак, включите вентилятор – жара, дышать нечем!

Профессор щелкнул тумблером и направил на заместителя воздушную струю. На всякий случай измерил у Макакиной давление.

– Ничего страшного, сейчас все поправим! – Он достал ампулу и шприц. – Вам, Глаша, нужно отдохнуть перед операцией. Представляю, какой фурор она произведет в научных кругах!

На ярко освещенном операционном столе лежала змея размером с телеграфный столб. Наркоз не лишил ее глаза гипнотичес-ких свойств, приписываемых удавам.

– Караваева, не спи! – Бенедикт Семенович бросил в ведро ампутированную голову анаконды и бережно взял из рук медсестры голову человека. Началась кропотливая работа. Сшивая сосуды и капилляры, Ребиндер все-таки сомневался в успехе.

Докучливый храп разбудил Глафиру. Она зевнула и хотела потянуться, да не тут-то было – у нее отсутствовали руки! Мало того, не было и ног! Любуясь своим закрученным в спираль телом, Макакина зашипела и окинула взглядом реанимационное помещение. На стуле дремала медсестра. Старясь ее не разбудить, жертва врачебного произвола выползла из палаты. Больше Глафиру никто не видел. Бенедикт Семенович знал о ее коварстве не понаслышке и клинику не покидал. При себе он носил парабеллум, заряженный ядовитыми пулями. Голова Ребиндера переехала в его кабинет.

Вечерами коллеги беседовали о новейших медицинских разработках и подыскивали для Якова Петровича донорское тело.

Виражи эволюции

I

Тишина стояла в доме банкира Мотыльковского. Было слышно, как колотилась об потолок шальная бабочка, залетевшая невесть откуда. Роняя с ажурных крыльев пыльцу, она постепенно выбивалась из сил. Если не смотреть вверх, то по звуку казалось, будто на пол капает вода. Плотно зашторенные окна не пропускали в комнату солнечный свет, и спальня нежилась в сумраке.

Ближе к полудню Анастасия Филипповна проснулась. Не открывая глаз, прислушалась к агонии насекомого, затем – к про-цессам внутри своего организма. Распирало живот и тошнило.

«Неужели отравилась? Или простыла, купаясь в пруду? Интересно, может ли мутить от простуды?» – не найдя ответа, барыня позвонила в колокольчик, висевший над кроватью, и изобразила предсмертные муки.

– Аглашка, сбегай за доктором, худо мне! Да поторапливайся, не ровен час, помру!

Губастая девка приподняла подол сарафана и кинулась исполнять указание. В ожидании доктора барыня пробовала отвлечься чтением «Картин супружеской любви» Венетта, но омерзительный комок подкатывал к горлу и не позволял сосредоточиться на сюжете. Мысли перескакивали с описания литературных персонажей на бурю в животе.

Послышались торопливые шаги. Дверь в спальню распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся служанка. Она утерла нос и доложила:

– Лекарь прибыл! Изволите пригласить?

– Приглашай, дура! Могла бы и не спрашивать! – Мотыльковская картинно развалилась на кровати, по шелковой подушке рассыпалась копна соломенных волос.

Взору Лукьяна Спиридоновича Говядина, известного всей округе медицинского светила, предстала изможденная страданиями женщина. Она прерывисто дышала, прикрыв глаза рукой. Из золоченой клетки ей сострадала канарейка. Говядин уселся на кровать и достал из саквояжа стетоскоп.

– Надобно мне вас послушать. Сердце, легкие…

– Извольте! – сказала барыня и откинула одеяло.

Обнаженное тело с двумя упругими, колыхающимися от дыхания холмами привело доктора в состояние экстаза. Приоткрыв рот, он заворожено смотрел на грудь молодой женщины. В его плешивой голове бегали сумбурно-похотливые мысли, выбивающие из профессиональной колеи. Руки Говядина дрожали, будто накануне он изрядно выпил, а опохмелиться не успел. Не справившись с волнением, он приставил деревянный раструб чуть выше соска и напряг слух. Подозрительных шумов не наблюдалось.

– Разрешите, я животик потрогаю. Возможно, это подскажет причину недуга.

– Трогайте, доктор! Я вам полностью доверяю. – Мотыльковская опустила одеяло ниже, оголив пупок.

Говядин еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Еще!»; коснулся тела захворавшей женщины и с воодушевлением предложил:

– Голубушка, давайте клизму сделаем!

– Как вам не стыдно?! Я замужем! Что люди подумают?! – Барыня натянула одеяло до подбородка. – Кровь пустите, должно помочь. Это всем помогает!

– Сдается мне, что вы… – договорить он не успел.

Влетел растрепанный супруг и чуть не свалил Говядина с ног. Мотыльковский театрально опустился перед умирающей женой на колено и стал целовать ее руку. Холеный, в отлично пошитом костюме любимец судьбы, для которого не имелось преград, вызывал искреннюю жалость.

– Милая, что с тобой? Доктор, можно ли ее спасти? Ах, я этого не переживу… – в его голосе слышалось что-то бабское.

Петр Иванович с трудом сдерживал рыдания и кусал губы.

– Успокойтесь, не все так страшно. Позвольте вас на пару минут! – Лукьян Спиридонович вывел его в гостиную. – Кажется, вы скоро станете папашей!

Глаза банкира округлились и полезли на лоб, на смену душевным мукам пришла агрессия. Он схватил Говядина за грудки.

– Это исключено! Я… – Мотыльковский опомнился и отпустил лацканы докторского сюртука.

Смущение изменило его лицо: подбородок дрогнул, глаза стыдливо уставились в пол. Скомкано объяснив невозможность этого, обманутый супруг достал из кармана пухлое портмоне.

– Прошу вас, чтобы об этом никто не знал! И еще, проследите, как будет протекать беременность. Я в долгу не останусь!

Говядин поселился в доме банкира. Он внимательно наблюдал за самочувствием будущей матери, давал какие-то советы и иногда, дабы не терять профессиональные навыки, выбирался в город к постоянным клиентам. К всеобщему удивлению, Анастасия Филипповна очень быстро округлилась. В дождливый вечер, когда домочадцы меньше всего ожидали сюрпризов, она схватилась за живот и повалилась на кровать.

– Сейчас рожу! Не могу больше! А-а-а!

Говядин выпроводил побледневшего Мотыльковского в другую комнату и по-хозяйски распорядился:

– Аглашка, нагрей воды! Захвати кувшин, таз и полотенце. Шевелись, дурында. Чего рот раззявила?!

Беспардонно задрав на роженице платье, он приказал согнуть в коленях ноги. То, что Говядин увидел, ввергло его в шок – из жены банкира пошла икра! Доктор еле успел подставить таз, который наполнился зернистой кашей.

– Уф, полегчало! – прошептала барыня. – Ну, кто там: мальчик или девочка?

Доктор вытер лоб полотенцем и опустился в кресло. Безумными глазами он неотрывно смотрели на тазик с икрой. В комнату ворвался банкир и остановился в замешательстве.

– Вот, любуйтесь! Можете засолить, можете в пруд вылить. На ваше усмотрение, а я умываю руки! – Говядин снял халат и стал запихивать его в саквояж.

– Господи, какой случится конфуз, если обо всем узнает общественность! Объясните же мне, черт побери, что все это значит? И, пожалуйста, никому ни слова! – Петр Иванович протянул Говядину несколько купюр.

– Не волнуйтесь. Разглашение врачебной тайны карается законом! Все останется между нами! – Доктор спрятал деньги в карман. – Видимо, когда ваша благоверная купалась в пруду, то какой-нибудь карась или окунь пустил молоки. Чудесным образом они попали в ее организм, и произошло оплодотворение! Других объяснений я не нахожу.

Петр Иванович проводил доктора и долго ходил из угла в угол, что-то бубнил под нос, а затем, не сдерживая эмоций, обратился к портретам давно почивших родственников:

– Вы только посмотрите, люди добрые! – Его ноздри раздувались, как у загнанной лошади. – Она мне с карасем изменила и в подоле принесла! Нет, чтобы от благородной рыбины зачать, от осетра, например. Было бы не так обидно! Что мне теперь с ее выводком делать? Аглашка, корова неповоротливая, засоли икру, – гостям скормим. Не пропадать же добру!

Непредсказуемой для Мотыльковского была реакция супруги. Не видя за собой вины, она пала на колени и забилась в истерике.

– Ах, Петр, побойся Бога, это же дети мои! Неужели ты их уморишь ради чревоугодия? Не позволю, Ирод, не позволю! – обхватив его за ноги, она голосила: – И меня засоли вместе с ними! Засоли и скорми дружкам ненасытным!

Вид ошалевшей жены взбесил банкира. Он плюнул на пол.

– Черт с ними, пусть живут! Аглашка, возьми бричку, отвези икру в усадьбу и вывали в пруд. Барыня будет ребятню свою на удочку в следующем годе отлавливать! Да язык свой прикуси.

Ночью Мотыльковский долго не мог уснуть. Мысли о том, что в пруду будут плавать выблядки, зачатые от карася, приводили в бешенство: «Вдруг они научатся говорить? Поймает какой-нибудь крестьянин рыбешку, а она заявит: „Отпусти, сукин сын, я барское дитя!“ – стыда не оберешься! Представляю, какие разговоры пойдут! Хоть на край света беги!» Втайне от жены он посетил усадьбу и приказал мужикам выловить из пруда всю рыбу.