Смысл существования человека - Эдвард Уилсон

В XVII–XVIII веках идея Просвещения господствовала в интеллектуальных кругах Запада. В те времена эта идеология была локомотивом цивилизации; многие даже усматривали в ней судьбу человеческого рода. Казалось, ученые вот-вот смогут объяснить тайны Вселенной и человеческой природы, опираясь на законы естественных наук (тогда естественные науки обозначались собирательным термином «натурфилософия»). Деятели Просвещения верили, что великие ветви познания удастся соединить непрерывной сетью причинно-следственных связей. После этого, полагали интеллектуалы, все знания будут строиться лишь на основе фактов и логики, из науки удастся изгнать всякие суеверия. В результате должно было сформироваться такое общество, которое величайший из предвестников Просвещения Фрэнсис Бэкон назвал в 1620 году «Царство человека».

В основе научного поиска, развернувшегося в эпоху Просвещения, лежало убеждение, что сам человек без чьей-либо посторонней помощи может узнать все, что следует знать. Через знание человеку придет понимание всего и вся, а через понимание – возможность принимать гораздо более осознанные решения, чем когда-либо ранее.

Но к началу XIX века эта мечта померкла, а бэконовское царство человека так и не наступило. На то было несколько причин. Во-первых, хотя скорость совершения научных открытий экспоненциально росла, результаты научной деятельности никак не приближали общество к идеалу, нарисованному мечтателями эпохи Просвещения. Во-вторых, такое несоответствие желаемого и действительного позволило основателям романтической традиции в литературе (среди них были величайшие поэты своего времени) отвергнуть предпосылки просвещенческого мировоззрения и искать смыслы в других, более личных сферах. Наука заведомо глуха к тому, что люди чувствуют в глубине души и выражают в произведениях искусства. Многие считали, что расчет только на естественно-научные знания ведет к обеднению человеческого потенциала (впрочем, так полагают и многие наши современники).

На протяжении следующих двух столетий и вплоть до наших дней естественные и гуманитарные сферы почти не пересекались. Разумеется, некоторые физики увлеченно музицируют в струнных квартетах, а литераторы пишут книги, где восторгаются чудесами природы, пока еще не познанными наукой. Но две эти культуры (как их стали называть в середине XX века) считались в основном несовместимыми, разделенными глубокими противоречиями, укорененными в разуме и, вероятно, неотъемлемыми от человеческой природы как таковой.

В любом случае в течение нескольких веков после заката Просвещения было просто некогда думать об унификации естественных и гуманитарных наук. Поток информации все время нарастал, и наука, пытаясь приспособиться к этому процессу, постоянно дробилась на все новые дисциплины, которые в последнее время стали возникать как грибы после дождя. В свою очередь, изящные искусства продолжали расцветать блестящими и причудливыми фантазиями. Мало кто предпринимал попытки возродить философские поиски, которые казались старомодными и безнадежными. Но идеи Просвещения не были признаны несостоятельными. Они не погибли, о них просто забыли.

Стоит ли возобновлять путь к идеалам Просвещения именно сейчас, и есть ли у нас шансы достичь их на этот раз? Да, поскольку сегодня наши знания значительно обогатились и цели Просвещения кажутся гораздо более достижимыми, чем в эпоху первого расцвета просветительских идей. И еще потому, что решение многих современных проблем зависит от улаживания межрелигиозных противоречий, примирения неоднозначных моральных принципов, совершенствования тех явно ущербных основ, на которых зиждутся экологические движения, и (самое главное!) выяснения смысла нашего существования.

Изучение взаимосвязей между естественными и гуманитарными науками должно быть заложено в основы общего образования во всем мире, как гуманитарного, так и естественно-научного. Разумеется, достичь этой цели не так просто. В академических и научных кругах сегодня существуют самые разные взгляды на приемлемую идеологию и методологию. Западная интеллектуальная жизнь всецело подчинена влиянию авторитетных консерваторов. Так, в Гарвардском университете, где я преподавал на протяжении четырех десятилетий, основным критерием при подборе кадров была реальная или ожидаемая перспективность специализации кандидата. Все начиналось с обсуждения на уровне факультетских отборочных комиссий, затем рекомендации подавали на рассмотрение декану факультета искусств и наук, после чего наконец последнее слово оставалось за президентом Гарвардского университета. Президенту помогала в этом специальная экспертная комиссия, сформированная как из сотрудников университета, так и из приглашенных лиц. Ключевой вопрос, на который предстояло ответить экспертам: «Является ли данный кандидат выдающимся специалистом в своей исследовательской области?» В переводе на обычный язык с преподавательского это практически всегда означало: «Впишется ли он в коллектив?» Считалось, что если собрать в коллективе достаточное количество таких специалистов с мировым именем, то они каким-то образом превратятся в интеллектуальный суперорганизм, который будет интересен как для студентов, так и для спонсоров университета.

Ранние этапы творческого мышления – самые важные – не складываются из мозаики узких специализаций. Плодотворный ученый мыслит как поэт – масштабно, порой фантастично – а работает как бухгалтер. Но мир видит его именно в этой, последней роли. Готовя статью для технического журнала или выступая на конференции перед коллегами, ученый избегает метафор. Он очень не хочет, чтобы его упрекнули в пристрастии к риторике или поэтике. Если в научной работе и встречаются экспрессивные слова, то их количество сводится к минимуму, к ним прибегают во вводной части или в обсуждении, следующем за представлением данных, либо их могут использовать для прояснения смысла технической концепции, но только не по их прямому назначению, для передачи эмоций. Язык автора научной статьи непременно должен быть сдержанным и полностью подчиняться логике, построенной на объективных фактах.

В поэзии и других видах искусства наблюдается прямо противоположная ситуация. Тут метафора – главное. Писатель, композитор или живописец передает собственные ощущения и те чувства, которые он надеется вызвать у зрителя, порой намеренно прибегая к абстракции или искажениям. Тема художественного произведения может быть любой, как реалистичной, так и вымышленной. Художник стремится оригинальным образом выразить некую истину или наблюдения. Он хочет представить свое творение в контексте человеческого опыта, вложить свои мысли в головы читателя, слушателя, зрителя. О его работе говорит сила и красота метафор. Творческий человек следует формуле, которую приписывают Пикассо: «Искусство – это ложь, которая помогает нам понять правду».

При всех неистовых и порой шокирующих поисках в искусстве, литературе и гуманитарных науках по сути все остается по-старому: все те же темы, архетипы, эмоции. Впрочем, читатели об этом не задумываются. Мы упиваемся антропоцентризмом, безгранично увлечены собой и себе подобными. Даже самые образованные из нас живут на добровольной диете из романов, фильмов, концертов, спортивных событий и сплетен, предназначенных будоражить не слишком разнообразные эмоции, характеризующие Homo sapiens. Истории о животных непременно должны изображать «человеческие» эмоции и такие модели поведения, которые понятны и известны нам из хрестоматийных учебников о человеческой природе. Желая рассказать детям о других людях, мы часто показываем им для примера аллегорические изображения животных – в том числе тигров и других свирепых хищников.

Человек проявляет безудержное любопытство к самому себе и к другим людям, которых он знает или хотел бы узнать. Такое поведение прослеживается далеко за пределами нашего вида во всем эволюционном древе приматов. Например, было замечено, что когда запертым в клетках обезьянам дают возможность разглядывать самые разнообразные объекты снаружи, то в первую очередь они обращают внимание на других обезьян.

Функция антропоцентризма – увлечения себе подобными – заключается в оттачивании социального интеллекта, навыка, в котором человеческие существа превосходят все другие биологические виды на Земле. Человеческий социальный интеллект развился до поразительных высот в ходе усложнения коры головного мозга – а этот процесс длился на протяжении всей эволюции от африканского австралопитека до человека разумного. Слухи, светская хроника, биографии, романы, военные истории и спорт составляют огромную часть современной культуры именно потому, что острый и даже непреодолимый интерес к окружающим у нашего вида всегда способствовал выживанию отдельных особей и целых групп. Мы обожаем разные истории, поскольку так работает наше сознание, бесконечно переваривающее прошлое и вынашивающее альтернативные сценарии будущего.