Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов - Владимир Алексеевич Колганов

счастью, Дима понял, что в деле создания неповторимого собственного имиджа имеет смысл воспользоваться опытом предшественников: Набоков написал «Лолиту», Лимонов заявил о себе, как о скандальном Эдичке. Быков решил пойти гораздо дальше – разразился матом.

Всё началось с издания совместно с Александром Никоновым «матерной газеты». Можно предположить, что тут сказались последствия службы в армии. Это было приложение к еженедельнику «Собеседник» и называлось оно весьма претенциозно – «Мать». Быков позже объяснял, что это была первоапрельская шутка – вроде бы там были вполне политкорректные статьи, однако с матерной терминологией:

«Там были чисто первоапрельские материалы. Серьёзная экономическая статья, выдержанная в этих терминах. "Вследствие таких-то действий правительства настанет полный такой-то!" Серьёзная статья о чеченской войне. И всё это с широкими вкраплениями мата. Статья по истории мата, теория мата. И, наконец, якобы обнаруженные в ленинских архивах его пометки на полях, тоже матом».

Это своё самовыражение Быков пытался как-то оправдать, но уже гораздо позже: «Иногда, если реальность не лезет ни в какие ворота, для её описания годится только мат». Может быть, и так, но стоит ли превращать в площадную брань свою неспособность адекватно описать происходящее? Иногда лучше промолчать, однако, насколько я могу понять, это не в характере Быкова. Стоять с закрытым ртом, когда кругом бог знает что творится – для этого требуются неимоверные усилия и развитый инстинкт самосохранения, которым Быков в те годы ещё не мог похвастать. Трудно сказать, добился ли Быков-матершинник желаемого результата, но фигурантом уголовного дела стал именно за употребление нецензурных выражений в периодической печати. Вслед за двухдневной отсидкой в КПЗ наступило и раскаяние.

В своём увлечении матершиной, критикой сайентологии и визитами в винный магазин Дмитрий не забывал и об иных возможностях самовыражения. С юных лет он писал стихи, даже издал малым тиражом две тоненькие книжечки на собственные сбережения, так что совсем неудивительно, что к двадцати четырём годам стал членом Союза писателей СССР:

«Рекомендовал меня Вознесенский по собственной инициативе, в 1989 году, прочитав “Чёрную речку”. Была такая маленькая поэма, я ему показал её при знакомстве. Он к моим довольно консервативным стихам относился с удивительной для авангардиста доброжелательностью. Он вообще был человек добрый».

В признании Быкова меня несколько смутил акцент на «собственной инициативе» Андрея Вознесенского. Вроде бы никто не утверждал, что известного поэта заставили это сделать под угрозой смерти или, не дай бог, используя шантаж. Скорее всего, не было и рекомендации от влиятельных людей – наверняка Быков воспользовался своим статусом журналиста, чтобы повстречаться с Вознесенским, ну а тут в кустах очень кстати обнаружился «рояль», то есть книжечка со стихами Быкова.

Надо полагать, найдутся и такие недоброжелатели, которые получение официального звания писателя объяснят чуть ли не родственными связями Быкова с признанным поэтом. И правда, можно ли рекомендовать малознакомого юношу в столь важное учреждение, как СП СССР, прочитав всего лишь несколько строф из написанной им тьмы тьмущей поэм, стихотворных пьес, ну и, конечно же, сонетов, хотя за последнее никак не поручусь? Наверняка другие страждущие годами добивались свидания с Вознесенским, Ахмадулиной или Евтушенко, и только Быкову несказанно повезло. Так с какой стати именно ему выпала удача? Оказывается, благодарить надо бы не случай и не только Андрея Вознесенского. К доброму делу приобщились и другие люди:

«Мои стихи знал Успенский. Они ему понравились, и он предложил мне написать цикл стихотворений для их [А.Г. Лазарчука и М.Г. Успенского] романа "Погляди в глаза чудовищ". И когда я их написал, то поскольку роман стал абсолютно культовым и тираж его был огромен и переиздание бесконечное, то эти стихи постепенно стали знать, и вот так я под гумилевским покровительством [Быков занимался исследованием жизни и творчества Николая Гумилёва], под успенско-лазарчуковским дружеским надзором вполз в литературу. А то бы так и сидел бы в журналистике».

Ну вполз и вполз – всё хорошо, что хорошо кончается. Главное, чтобы читатель был доволен. Ну а странные изгибы психики, от матерщины до невиданного многословия, поклонники Быкова уже давно ему простили.

Глава 3. Муки творчества

Каковы истоки творчества? Почему одни люди пишут книги, делают научные открытия, а другим всё это словно бы в диковинку? И впрямь, зачем что-то создавать, придумывать, изобретать, если готовую вещь можно купить, не сейчас, так позже, были б только деньги. Как мы убедились, одним из стимулов творчества может быть желание прославиться, однако, если человек бездарен, никакой покровитель не поможет. Гораздо интереснее понять, почему человек отказывается от карьеры чиновника, научного работника или офицера и берётся за перо.

Вот запись, сделанная Львом Толстым 17 марта 1847 года в палате клиники при Казанском университете:

«Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику, и вот шесть дней, как я почти доволен собою. Les petites causes produisent de grands effets [маленькие причины приводят к серьёзным последствиям]. Я получил Гаонарею [гонорею] <…> от того, от чего она обыкновенно получается; и это пустое обстоятельство дало мне толчок, от которого я стал на ту ступень, на которой я уже давно поставил ногу».

Да это даже не толчок – это удар, от которого не всякий юноша оправится. Сведущие люди утверждают, что с этой болезнью имели несчастье познакомиться и другие литераторы, в частности, Антон Чехов и Владимир Маяковский. Однако с ними это случилось уже в зрелом возрасте, а тут восемнадцатилетний юнец оказывается в столь неприятной ситуации. Надо избавиться от тяжких мыслей, но как? Чтение тут не поможет, поскольку трудно найти книгу, которая бы настолько увлекла, что позволит забыть обо всём на свете. Здесь нужно что-то другое, и вот Лёва, сам ли или с чьей-то помощью, нашёл – он стал описывать в дневнике свои переживания и в скором времени почувствовал, что боль куда-то уходит. И чем больше он писал, тем легче становилось на душе – словно бы он перекладывал свою боль на плечи другого человека. Но это случилось уже после того, как он увлёкся беллетристикой и продолжал писать, поскольку стоило остановиться, и возвращалось чувство вины за то, что успел когда-то натворить:

«Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал людей на войне, вызывал на дуэль, чтоб убить; проигрывал в карты, проедал труды мужиков; казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяние всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал».

Сознание порочности своей натуры побудило Толстого к поиску причин – он «препарировал» свой характер, пытаясь разложить его на