Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов - Владимир Алексеевич Колганов

к ней, но вроде бы ещё не знает, как бы не уверен, неизбежно ли всё это или есть ещё возможность повернуть назад. Вот так девица, которую прочат в жёны старику, раздумывает, глядя не него, а не сбежать ли… Картина так и называлась – "Обручение".

Тут я почувствовал, что голова явно не своя, а в глазах возникло какое-то мерцание, словно бы рой светящихся мотыльков среди непроглядной тьмы. Ещё чуть-чуть и упаду… Дальше ничего не помню…

Когда очнулся, вижу – надо мной склонились доктора. Выходит, не судьба закончить жизнь вот так, внезапно, когда в одно мгновение наступает тьма и словно бы душа взлетает ввысь – туда, откуда уже нет возврата.

Ночью я почти не спал – не давали покоя мысли, и главная из них: доживу ли до утра?.. А что если нам только кажется, что мы живём – трудимся по мере сил, спорим, интригуем, ссоримся, зарабатываем себе на пропитание, получаем удовольствия, если есть такая редкая возможность… Ну а на самом деле всё не так! На самом деле, лежим мы на холодных нарах, думаем каждый о своём и терпеливо ждём, когда же вынесут нам смертный приговор. Вчера мне повезло, но кто знает, что будет завтра, через неделю, через год?..

Пожалуй, самое время подвести итог тому, что успел тут начудить. А там и сюжет сценария как-нибудь созреет. Всё лучше, чем ломать голову над тем, что со мною происходит. Мне ли не знать, что для писателя творчество лучше всякой терапии. Блокнот всегда под рукой – возможно, набросаю несколько страниц…

И всё же не могу избавиться от ощущения, что всё это напрасно. Снова возникает желание уйти. То есть уйти и уже не возвращаться… Вот так когда-то с Лулу улетели на Таити, а куда теперь бежать? Всё потому, что везде одно и то же, и ещё много лет должно пройти до того времени, когда каждый из нас будет достоин уважения, когда не будет ни лицемерия, ни зависти, когда жажда наживы перестанет быть основным руководством к действию, когда все мы избавимся от пороков, от низменных страстей. Тогда и будет жизнь, ну а сейчас это только борьба за существование, в которой цель оправдывает средства. Неужели в этом и состоит смысл нашей жизни?

Что-то меня потянуло на философию. Ну а как иначе? Время уходит, пора бы разобраться в том, что творится в мире, сделать выводы… Take it easy? Легко сказать, но это совсем не для меня.

И вот ещё о чём подумал. Видно, уж так устроена моя судьба: сначала много чего надо в жизни испытать, затем случившееся переосмыслить, а после непременно описать – то ли в надежде на скорый результат, то ли в назидание потомкам. А дальше, что ж? Дальше – тьма, и где-то там, в пространстве остаётся робкая надежда, что всё было не зря…»

Не хотелось бы заканчивать книгу на столь грустной ноте. Ведь не у всех писателей такая печальная, подчас трагическая судьба. Да, многие сошли с ума, застрелились или приняли отраву… Но вот что писала Надежда Мандельштам:

«Одни продавались, роняя слезу, как Олеша, другие облизывались, как Катаев».

Обидно читать такие строки – обидно не за Катаева, а за Юрия Олешу. Да, выпивоха, завсегдатай кафе «Националь». И в то же время автор слов, произнесённых на Всесоюзной конференции драматургов в 1932 году:

«В искусстве нет той площади, на которой можно взять Зимний дворец!»

Это сказал не просто смелый человек, но мастер – непревзойдённый мастер метафоры, создатель неповторимых художественных образов. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать рассказ «Любовь» или повесть «Зависть». Никто иной, как именно Олеша припечатал кличкой «литературный фельдфебель» генерального секретаря РАПП, идеолога пролетарской литературы, яростного гонителя «писателей-попутчиков» Леопольда Авербаха, причём в те годы, когда тот состоял в родстве с всесильным шефом ОГПУ Генрихом Ягодой.

«Вы думали, что «Зависть» начало? Это конец».

Так говорил Олеша Вениамину Каверину ещё до Первого Всесоюзного съезда писателей. Он понимал, что всё напрасно, что изменить жизнь к лучшему уже нельзя. Странно, что остался на свободе, а ведь оговора Олеши требовали на допросах от Мейерхольда, Кольцова, Бабеля…

Ну вот опять становится грустно. Видно, такова судьба писателя – находиться на переднем крае борьбы за человека, нередко жертвуя собой. Тех, кто «облизывается», кто при любой власти способен хорошо устроиться, не стану здесь упоминать. Хотя бы потому, что книга вовсе не о них.