Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе - Ронни Касрилс

Я сделал ошибку, посмотрев на неё, что побудило её продолжать. Слова быстро полились из неё: «А эти очереди в супермаркете? Столько чёрных! А эта девушка в кассе на выходе? Какая хитрая шикса (чёрная женщина). Что она мне наговорила по поводу сдачи! Где она научилась быть такой сварливой?»

Её появление на сцене не было столь уж нежелательным. Если я находился под наблюдением, то это могло выявить того, кто следил за мной. Но никто не попытался подслушивать, неторопливо прогуливаясь поблизости. Ещё немного послушав о её обидах, я удалился. Но я не мог избежать искушения высказаться в духе домотканой философии моего отца: «Это конечно всё так, мадам, но что, в конечном счёте, мы можем сделать? Мы вместе на этой планете, поэтому живи сам и дай жить другим».

За углом была ортодоксальная религиозная школа, где я учился. Когда-то она была бесспорным центром еврейской жизни. Сейчас она выглядела заброшенной. Я двинулся из делового центра на более тихие окраинные улицы, где любую машину или пешехода, следующего за мной, было бы легче заметить. Я обратил внимание на то, что пышным цветом расцвело множество молельных домов, обслуживающих ультраортодоксальные секты.

Многие из них были переделаны из обыкновенных домов. Я вошёл в один из них. Молодой человек в тёмном пальто и в шляпе, с бородой и бакенбардами (называемыми на идиш «пайяс»), сидел за столом. Я сделал вид, что разыскиваю предыдущего владельца этого дома. После приятного разговора, в ходе которого он спросил, не был ли я baal te shuvah — раскаявшимся евреем, желающим вернуться к пастве — и попробовал обратить меня в свою веру, сказав о «необходимости в эти тяжёлые времени быть уверенным в своей принадлежности», я сказал ему «шалом» и ушел.

На улице было тихо. Моё посещение дома должно было бы привлечь любого, присматривающего за мной. Можно было ожидать, что на противоположном углу улицы шатается какой-нибудь бездельник или другой бездельник стоит на углу. Я в особенности ожидал увидеть молодого человека любой расы, в хорошем физическом состоянии и просто одетого. Мужчину или, возможно, молодую женщину, которые бы избегали встречи глазами и изображали, что они заняты каким-то невинным занятием, типа мелкого ремонта машины или разглядывания витрин. Мимо проехала машина, полная благочестивых евреев. Вряд ли можно было ожидать, что они работают на южноафриканскую службу безопасности.

Я вернулся назад, на улицу Роки. Рассматривание витрин даёт несколько возможностей обнаружить слежку. Зеркала в магазинах и сами стёкла витрин спасали для меня от необходимости оглядываться через плечо.

После того, как этот район перестал быть фешенебельным, он превратился в космополитический с тенденцией к обшарпанности. Солидные магазины для среднего класса по большей части исчезли, уступив место грязноватым магазинам безделушек ручной работы, музыкальным салонам, барам-кафе, клубам и харчевням. Смешанные пары чёрных и белых прогуливались так свободно, будто апартеид никогда не существовал. Йовилль выглядел, может быть, не лучшим образом, но именно он показывал темп распада расовых барьеров.

На углу улиц Роки и Раймонд, в самой непосредственной близости от того места, где я вырос, крутилась разноцветная компания. Похоже, они продавали наркотики. Поблизости уличные мальчишки нюхали клей. Такие места привлекают пристальное внимание полиции. Я решил, что мне пора уходить с улицы Роки.

На улице Раймонд стоял Альбин-Корт, дом, в котором я прожил первые шестнадцать лет своей жизни. Высотой всего в два этажа, но длиной в целый квартал, он выглядел почти как дворец по сравнению с построенными на скорую руку окружающими его домами. Пока я с удовольствием рассматривал его чистые, функциональные линии в архитектурном стиле 30-х годов — которые, конечно же, никому из нынешних обитателей не приходило в голову рассматривать как что-то особенное, на меня нахлынули воспоминания о тех, кто здесь жил.

Я ясно представил себе моего отца и мать, которые жили в квартире на первом этаже. Как и многие другие взрослые в этом доме, они были потомками еврейских эмигрантов, приехавших в Южную Африке на пороге века. Мои дедушки и бабушки приехали из Латвии и Литвы, спасаясь от царских погромов. Наша фамилия, насколько я знаю, происходила от названия еврейского местечка в Литве, называемого Касрилёвка, которая стала широко известной, поскольку упоминается во многих рассказах Шалома Алейхема. Мой дед по отцовской линии, Натан, был одним из первых проспекторов на алмазных разработках в Кимберли. Он вывез свою жену, Сару, в Южную Африку в 1900 году — вскоре после того, как родился мой отец. Мой дед создал алмазный бизнес и позднее стал первым владельцем Альбин-Корта. К тому времени, когда он умер в 1938 году, — в этом же году родился я — он потерял на бирже все деньги.

Мой отец, которого звали Исадор — а проще, Исси, — был сдержанным, аккуратного сложения человеком. Как и большинство мужчин в этом доме, он работал коммивояжёром одной из фабрик. Он одевался консервативно, в костюм и галстук, и всегда носил широкополую шляпу — это был наиболее распространённый стиль того времени. У него был «Плимут» образца 1947 года и иногда, во время школьных каникул, я сопровождал его в «выездах». Я видел, какой тяжёлой была эта работа, когда он разъезжал по пыльным дорогам чёрных пригородов, посещая, главным образом, индийских и китайских владельцев магазинов, которые были основными клиентами фабрики. Именно тогда я увидел перенаселённые лачуги и убогие условия, в которых жили чёрные. У моего отца были хорошие отношения с его клиентами и вежливые приветствия, которыми он обменивался с ними, вызывали у меня чувство гордости за него. Так же, как и большинство его друзей, он непрерывно курил, и его безостановочный кашель за рулём машины тревожил меня. Он умер в 1963 году, вскоре после того, как я покинул страну.

Годы спустя, в изгнании, я встретил секретаря профсоюза коммивояжёров Эли Вайнберга. Он знал моего отца и считал его социалистом. Это удивило меня, потому что отец внешне никогда не интересовался политикой. Эли объяснил, что большинство членов профсоюза были чрезвычайно индивидуалистическими евреями с анархическим темпераментом, которые быстро вспыхивали и столь же быстро остывали и которыми трудно было управлять. Я вспомнил об обитателях Альбин-Корта — любителях игры в покер и азартных игроков на скачках. «Твой отец прочно стоял на земле и понимал, как правильно вести переговоры с хозяевами предприятий».

Мои бабушка и дедушка по материнской линии, Абрахам и Клара Коэн, жили в одном из домов за углом от Альбин-Корт. Когда моя мать была ещё ребенком, у них была овощная лавка.