Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако до военных действий так и не дошло. Удивительно, но Юрий как будто и не готовился к войне. В те самые дни, когда враги его уже объединили усилия и выступили или готовились выступить в поход, он предавался пирам и развлечениям. Один из таких пиров — у «осмянника» (то есть сборщика княжеской подати, «осмничего») Петрилы — стал для него последним. Киевский летописец так пишет об этом: «Пил Юрий у осмянника у Петрила: в тот день на ночь разболелся, и бысть болезни его 5 дней...»
Что случилось на этом пиру, неизвестно. Впоследствии историки не раз выказывали уверенность в том, что Юрий был отравлен. Однако для столь категоричного суждения у нас нет достаточных оснований. Киевский князь был далеко не молод; чрезмерные же возлияния и обильная пища на ночь вполне могли спровоцировать болезнь — например, острый сердечный приступ или инсульт. Тем более что Юрий был не первым из киевских князей, кто умер после пиршества, — так же, после «веселия» с дружиной, ушёл из жизни и его брат Вячеслав. В летописи мы не найдём ни малейших намёков на то, что Юрия отравили. Когда спустя четырнадцать лет, в январе 1171 года, в Киеве скончается сын Юрия Глеб, слухи о его насильственной смерти попадут на страницы летописи: князь Андрей Юрьевич потребует выдать ему на расправу тех киевлян, которые «суть уморили брата моего Глеба». Если бы Юрий действительно был отравлен, Андрей, наверное, не преминул бы вспомнить и об этом.
Так или иначе, но болезнь князя оказалась смертельной. Вечером 15 мая 1157 года, «в среду на ночь», князь Юрий Владимирович скончался, а на утро следующего дня, 16 мая, его похоронили в Спасо-Преображенской церкви пригородного монастыря Святого Спаса на Берестовом. Сделано это было с явной поспешностью: тело князя торопились предать земле, дабы пресечь начавшиеся в Киеве беспорядки. «И много зла створилось в тот день, — пишет киевский летописец о событиях, разыгравшихся в самый день похорон князя, — разграбили двор его Красный, и другой двор его за Днепром разграбили, который звал он сам Раем, и Васильков двор, сына его, разграбили в городе, и избивали суздальцев по городам и по сёлам, а товар их грабили». Ну а ещё три дня спустя, 19 мая, в Киев вступил князь Изяслав Давыдович, который и стал новым киевским князем.
Так часто случалось в истории. Суздальцы, пришедшие в Киев вместе с Юрием, воспринимались как чужаки, больше того — как насильники и грабители, а потому должны были принять на себя весь выплеснувшийся гнев киевлян, всю их слепую ярость. Князя уже не было в живых, и защитить его людей оказалось некому.
Княгиня с двумя маленькими детьми на руках вынуждена была спешно бежать из города. Трудно даже представить себе, что должна была испытать она, видя, как рушится всё то, чем жила она предшествующие два года. Наверное, она даже не заезжала на княжеский двор и в самый день похорон выехала из Спасо-Берестовского монастыря в траурных одеяниях, налегке, оставив весь свой скарб на разграбление толпе. Да и те люди, которые были с ней в тот скорбный день, спасали не столько её жизнь и жизнь её сыновей, сколько свои собственные жизни.
Конечно, смерть Юрия в какой-то степени защищала его вдову от прямых посягательств других князей. Теперь она становилась не женой врага, которую можно было захватить в плен, дабы продиктовать её мужу какие-то политические условия или выторговать какие-то волости, но жертвой обстоятельств, нуждавшейся в сочувствии и защите. И всё же как горек был для неё, чужестранки, этот путь в Суздаль по враждебным и неприветливым землям! Можно, наверное, предположить, что и для её сына, младенца Всеволода, эти трагические события — бегство с матерью и братом — стали первыми впечатавшимися в память. Такие смутные и неотчётливые детские воспоминания, как правило, оставляют неизгладимый след в душе и психике ребёнка. Тем более что этот путь по чужим и враждебным землям окажется для него далеко не последним.
В Суздальскую землю пришлось бежать и одному из старших сыновей Юрия — Борису. Другой Юрьевич, единоутробный брат Всеволода Василько, чей двор был разграблен киевлянами, также должен был спешно покинуть Киев. На время он сумел удержаться на юге, а именно в Торческе — главном городе в области «чёрных клобуков», находившихся на службе у южнорусских князей. Но положение его оставалось крайне неустойчивым: он полностью зависел от других, более сильных князей, и в начале 1160-х годов ему тоже придётся вернуться в Суздаль. В довершение всех бед, постигших «Юрьево племя», в начале того же 1157 года, ещё до смерти отца, из Новгорода бежал князь Мстислав, изгнанный новгородцами. Ему не помогла даже женитьба на дочери видного новгородского боярина Петра Михалковича: «своим» в Новгороде князь так и не стал.
Сохранить свои позиции за пределами Суздальской земли удалось лишь Глебу Юрьевичу, княжившиму в Переяславле. С новым киевским князем Изяславом Давыдовичем его связывали родственные отношения: ещё зимой 1155/56 года, вскоре после вокняжения отца в Киеве, Глеб вступил в брак с дочерью Изяслава. Переяславль на Трубеже (Переяславль-Южный, или Русский, как, в отличие от северного Переяславля-Залесского, называли этот город) на долгие годы стал главным оплотом Юрьевичей в Южной Руси.
* * *
Вернувшись в Суздаль, вдова Юрия сразу же должна была почувствовать изменившиеся настроения горожан и дружины. О прежнем крестном целовании её сыновьям никто не вспоминал. В Суздальской земле полновластно распоряжался старший сын Юрия Долгорукого Андрей. Любые попытки мачехи напомнить о последней воле отца (если таковые вообще имели место) он пресекал решительно и жёстко.
Андрей уже давно свыкся с родным краем. Здесь его тоже хорошо знали, и его вступление на отцовский княжеский стол казалось делом естественным, не вызывающим сомнений. Это и случилось по истечении сорокадневного траура по отцу, 4 июля 1157 года — в день святого Андрея Критского, небесного покровителя князя. Показательно, что вступление Андрея на «отний» стол произошло с одобрения жителей главных городов княжества — прежде всего, Ростова и Суздаля, в результате их волеизъявления на вече; показательно и то, что вспоминали при этом не только о «старейшинстве» Андрея и его несомненных правах на престол, но и о его христианских добродетелях и несравненных душевных качествах. Во всяком случае, так излагает ход событий летописец. «Того
