Евреи в жизни одной женщины (сборник) - Людмила Загоруйко

– Женщины. Слабые загадочные создания. Мы стремимся к вам, обожествляем, обожаем, пробуем создать идеал и что из этого получается? – тихо и вкрадчиво говорил, склонившись к ней непутёвый друг. – Помните, вы должны помнить.

Жил он, и ложе его лишено было долгой подруги.

А между тем белоснежную он с неизменным искусством.

Резал слоновую кость. И создал он образ, – подобный.

Женщины свет не видал, – и своё полюбил он созданье.

Ну и кто это, по-вашему, и о ком строка? Кто автор я спрашиваю? – пьяно и радостно воспрянул он голосом и сделал многозначительную паузу, строго и победно глядя на Катерину.

– Пигмалион – робко ответила она.

– Да, да, бессмертный, сладостный, великий Овидий. «Метаморфозы» – счастливое чтение юности.

– Вы думаете, мы в жизни ничего не видели и всегда такими были? Нет, – продолжал он. Да я с туристами в своё время мир объехал. Даже в Индии был. Перед вами работник канувшего в лету Интуриста. Что, жалеете? Не удержался на плаву. Американец, вы думаете, кто? Да он историк по образованию. К вашему сведению, владеет английским и немецким языками. И он задекламировал, дирижируя в такт рукой, и стопки на столике тоже запрыгали, как бы вторя и соглашаясь.

Я изучил науку расставаньяВ простоволосых жалобах ночных.Жуют волы, и длится ожиданье —Последний час вигилий городских,И чту обряд той петушиной ночи,Когда, подняв дорожной скорби груз,Глядели в даль заплаканные очи,И жалкий плач мешался с пеньем муз.Кто может знать при слове «расставанье»Какая нам разлука предстоит,Что нам сулит петушье восклицанье,Когда огонь в акрополе горит,И на заре какой-то новой жизни,Когда в сенях лениво вол жуёт.Зачем петух, глашатай новой жизни,На городской стене крылами бьёт?

Тут вступил второй актёр. «Конечно, Мандельштам – это круто, но я предпочитаю Блока. С детства люблю, Питером пахнет. Тайной, пронзительным холодом. Вы были, Катюша, в Питере?» И не дожидаясь ответа, он встал из-за столика, взъерошил волосы, обвёл взглядом притихших завсегдатаев и хорошо, чуть нараспев задекламировал:

И каждый вечер друг единственныйВ моём стакане отражёнИ влагой тёрпкой и таинственной,Как я, смирён и оглушён.

Катерина не выдержала и прыснула. Предательский смешок вернул к реальности. Главная тема дня, наконец, вырулила на круги своя, обозначилась в поэзии. Эпиграф, устная констатация ежедневной единственной цели бытия, размытого полу подвешенного состоянии, бесконечного блуждания в лабиринте химер, самообман, смешные несбыточные надежды на выход из магического круга, и брезжащая на горизонте гибель, вечное тревожное предчувствие наглой смерти без покаяния и прощения близких, где-нибудь под кустом от внезапного приступа панкреатита или цероза печени. Американец осёкся и замолчал.

Невольные свидетели литературных чтений тоже обиделись. Кто мог представить здесь такое? Терраса никогда не собирала интеллектуалов, только собутыльников. Драка – понятно. Рвущее, в разнобой пьяное пение – обычное дело. Но чтоб стихи и несколько часов кряду и кто… Она поняла, что испортила всем праздник.

– Эх, вы – выдавил, наконец, Американец. – По одёжке людей встречаете.

Они поднялись и ушли, покинув публику и Катерину, поплелись по жаркому солнцу в реальность дня. Авоська беспомощно болталась в руках вдохновенного чтеца и знатока женщин: туда-сюда, туда-сюда. В такт ей слегка подпрыгивала совсем хмельная голова. Американец ещё кое-как держался, знал – за ним наблюдают. Он вскидывал горделивую львиную голову в белокурой шевелюре, тянул носок, обутой в стоптанные красовки ступни. Старания их были жалки и напрасны. Как ни крути – очередная попойка. И только женское внимание, ласковый заинтересованный взгляд, (к чёрту, Нюрку) всколыхнули воспоминание о забытом счастье жизни. Теперь всё невозвратимо: ушли молодость, любовь, а следом жёны, дети, приличные работа и друзья. Когда и где они оступились? Когда часы судьбы стали давать сбои? Почему не услышали вовремя сигналы бедствия уставшей души? Но не будем к ним слишком строги. Они – пионеры. Их поколение первым приняло удар на себя, когда всё в этой ещё очень большой стране полетело с катушек. Они не смогли или не успели сориентироваться, как сделала маленькая и отчаянная степановская Любка. Женский инстинкт защиты рода в них отсутствовал. Опытный глаз прохожего сразу изобличит в двух мужских фигурах, тихо и устало бредущих по зелёной аллее, людей без определённого рода занятий. Бомжи как бомжи. Неважно, что один с квартирой. Пока. И это скоро пройдёт. Не верилось, что несколько минут назад руки мужчин были красноречивы и прекрасны, голоса звенели, тела напряжены. Катерина засуетилась и тоже поднялась. Ей было стыдно и неловко. «Стерва, какая же я циничная стерва» – подумала она.

Печалилась Катя совершенно напрасно. Разлука их была недолгой. Они ещё увиделись в этот день.

После обеда принесли долгожданные вишни. Бородатый Гейза, хозяин вишнёвого сада в райском уголке частного сектора напротив, ждал её уже битый час. Катерина, выспавшаяся и свежая, вишням обрадовалась. Получив вознаграждение, Гейза решил угостить её пивом. Слово за слово – выяснилось, что они косвенно знакомы. Довольно странно, но все в этом городе друг друга знали. Через второго, третьего, в редких случаях, четвёртого, выходили на результат, как на финишную прямую. Ничего не было удивительного в том, что их пути когда-то пересекались. Катерина его не помнила, но прошло несколько минут, и они уже, как старые приятели, весело болтали. Подошла жена Гейзы, дама печального образа, без зубов и несколько помятая. Катерину, увлёкшуюся воспоминаниями юности, это обстоятельство не насторожило и совершенно напрасно. Дама корректно пыталась поддержать общий разговор и даже понравилась Катерине. Пара была славная, но как все вокруг на этой террасе, изрядно помятая. А когда Степанов с Американцем поставили на стол запотевшую от холода бутылку водки, компания вдруг оживилась и приняла совсем уж безумное решение пойти к супругам послушать музыку. Не в традициях Катерины было волочиться по гостям. Зачем? Всё сосредотачивалось здесь. И общение, и контакты и интерес. Но тут, поддавшись азарту, она не задумываясь, легко снялась с места и пошла вместе со всеми к Гейзе. Но прежде Катерина выделила денег на курицу-гриль для всей компании и долго уговаривала нерешительную жену старого знакомого обеспечить им ужин. Печальная дама отказывалась, наконец, взяла полтинник и растворилась за поворотом.

Шли они недолго. Катерина пыталась загладить вину перед Американцем и доверчиво держала его под руку. Они перешли дорогу, куда-то свернули, и остановились перед домом, с роскошным синим клематисом, цветущим в палисаднике. За разговором они безнадёжно отстали и оказались в хвосте компании. Они толкнули калитку и очутились во дворе. Боже праведный, на них накинулись огромные неухоженные псы. Лёгкий хмель мгновенно улетучился, перепуганная Катерина спряталась за спину Американца. Но даже этот убедительный сигнал опасности её не остановил и не встревожил. Ей было уютно за его спиной и уже совсем не страшно. Американец побледнел, оступился, и чуть не упал на раскиданные по двору доски. Позвали хозяина. Гейза отогнал псов, которые уже не лаяли, а мирно обнюхивали перепуганную парочку. Кусаться им явно было лень. Псы потягивались и равнодушно зевали. Наконец, их провели в дом. Двор по сравнению с домом выглядел чистилищем.

В огромной комнате с облезлыми стенами кое-где обозначались кирпичи. Пахло затхлым. На второй этаж вела лестница, но ступенек не было, второго этажа тоже не было, из проёмов-провалов висели доски, и, может быть, даже просвечивалась, как через решето, ситцевая синева неба. Облезлые окна, выходящие на улицу, где цвели клематисы, занавесили от людского любопытного взгляда тряпками из бывших простыней, которые давно утратили первозданный цвет и стали буро-коричневыми.

Все попросились в сад, но Гейза поставил на стол кувшин с вишнёвым компотом вместо закуски и велел гостям не капризничать. Обещанная музыка и танцы тоже отменялись. Не удалось найти магнитофон. По времени уже давно должна была вернуться с едой жена Гейзы. Не было ни сада, ни магнитофона с обещанной музыкой, ни курицы гриль. Сосредоточились на водке. Все посмотрели на Степанова. Он понял, мгновенно извлёк из-за пазухи ещё мутную от холода морозильной камеры бутылку, аккуратно и бережно обёрнутую в ослепительно белоснежный мужской носовой платок.

Водка до минимума упростила все желания. Успокоилась даже капризная Катерина. Теперь она сидела на почётном месте, рядом со Степановым на безнадёжно продавленном диване и отчаянно смешивала водку, для закуски, с компотом. Эта её алхимия, переливание из стопки в стакан не нравилась Гейзе: «Перевод продукта». Он каждый раз ёжился, недовольно косился и Американец его успокаивал: «Она так пьёт». Компания была в ударе. Вид живой женщины на диване и внушительной бутылки на столе, всех вдохновлял. Водку пили на пустые желудки и быстро хмелели. Степанов на радостях завопил своё: «Женюсь» и с размаху обхватил её шею. Она сильно и гулко ударились головой об подоконник. Было больно и обидно. «Любочке расскажу» – пригрозила Катерина разбушевавшемуся кавалеру. Степанов вдруг сник, а когда Катерина пересела на шаткий стул, растянулся на диване. Через минуту он уже крепко спал. Американец говорил много и хорошо. Водка пилась медленно. Жену Гейзы уже никто не ждал. Все поняли, она не придёт.