Евреи в жизни одной женщины (сборник) - Людмила Загоруйко

Увиделись они не скоро. Он пропал на несколько недель. Исчезновение как бы завязало интригу, и она уже поворачивала голову, встречая взглядом каждого нового посетителя террасы. Не он ли? Появился Американец внезапно. Привычно, по-хозяйски, уселся за столик, всем своим видом предрекая: это надолго. И больше уже никуда не девался, как прирос. Исчезновение толковалось, как катарсис, мол, не пил, сдерживался, искал работу, общался с детьми. Но рука привычно тянулась к стакану, и процесс пития возобновился с новой, ещё большей силой. Катарсиса не получилось, но зато Катерину стали замечать: «Эх, вы не знаете Мане, «Завтрак на траве» – кричал он ей через столики, безнадёжно взмахивая уже не слушающимися руками, и как бы от отчаяния и стыда за её вопиющее неведение хватался за стопку. Он перекидывал тёплую от жары горькую жидкость себе во внутрь, как в бочку, на секунду делал паузу и обличал Катерину дальше. «Вы не читали Кундеру. Вы ничего не знаете». Она не пыталась его разубеждать. К тому же Кундеру она, действительно, не читала и при этом не чувствовала себя слишком ущемлённой. И обращался он вроде бы даже и не к ней, а говорил с кем-то другим, невидимым.

В субботу принесли вишни. Хозяйка магазина-террасы заказала ягоды для компотов и варенья. Девчата на террасе оживились, всем захотелось дешёвых вишен, а с ними кухонной возни с банками, крышками, кипятком. Закладочная лихорадка мгновенно заразила всех. Безусловно, домашний продукт дешёв и вкусен, но не только. Есть глубинный подтекст, объясняющий упрямую привязанность к домашним заготовкам подавляющего большинства хозяек в постперестроечном пространстве. И неважно, к какой социальной группе ты принадлежишь. Закладки, как ни странно, хобби и у людей не бедных. Всё объясняется просто. Временная несвобода на кухне занимает не только руки, но и мозги, отвлекает от сиюминутных проблем и даже успокаивает. Этот ежегодный цикл-зуд похож на магический ритуал, своеобразная пародия на виртуальное посещение психоаналитика, его восточнославянская версия. Словом, дёшево, сердито и с пользой. Временно мысли концентрируются на простом, понятном, заняты руки, срабатывает первобытный инстинкт накопления и преумножения. К тому же фрукты в банках, плоды твоего труда – это красиво, эстетично, ярко. Вечная женская жажда прекрасного, утолена. Ты созидаешь, ты творишь, ты художник. Ну, чем ни радостные минуты вдохновения, переживаемые нами ежегодно?

Вёдра с вишнями несли ещё и ещё, круг желающих катастрофически быстро расширялся. В Катерине щёлкнуло, сработало чувство стадности, и она тоже зачем-то засуетилась, заказала два ведра ягод и успокоилась.

Американец ещё трезвый, а может, и не очень, понимающе смотрел на неё, улыбался. Она засомневалась: принимать улыбку на свой счёт или не стоит? Возможно, видит он не её, а что-то совсем другое. Дурман тяжёлого похмелья унёс его дух куда-то в дебри галлюцинаций, осталась, как брошенный и забытый на стуле плащ, одна нездоровая рыхлая плоть. Случилось, и он уже с утра мертвецки пьян, несёт несвязную чушь. Как ни странно, первые стадии опьянения, присущие обычным людям, Американец как бы пропускал. Он медленно, но неуклонно, приближался к конечной стадии, когда ноги уже не держали, речь отнималась, и хмель клонил крупное тело, как плакучую иву, к матушке-земле.

Вечерело. Сумерки чуть разрядили жару. Американец и Степанов, не один час обсасывающие какое-то глупую тему уже сбились на лёгкий несвязный бред. Американец вдруг стал бросать на Катерину мутные взгляды и задираться, окликая её через столики. Иногда он вставал, намериваясь подсесть к её компании, но сила вновь налитого стакана тянула, как гири, вниз, назад, к стулу. Это даже нельзя было назвать внутренней борьбой, её не было, он просто не мог, не имел сил подняться. Руки беспомощно падали на столик то и дело сбивая то стакан, то бутылку. Он моментально концентрировался и бережно, почти нежно, как живое существо, подхватывал на лету убегающие от него предметы, ловил их виртуозно ловко, так что жидкость не успевала расплескаться, счастливо ставил всё на место, мол, спас, уцелело, и блаженно улыбался. Потом он откликался на видимо мучавшую его мысль, тянул голову к Катерине и мычал, по-домашнему: «Позвольте вас сегодня проводить». «Алкоголик-аристократ» – язвительно подметила она. Беспомощный и недееспособный герой-рыцарь. Было грустно, почему-то разболелась голова, и хотелось домой, но подняться и уйти, слишком бездарен был спектакль и безнадёжны актёры, Катерина не могла. Она тоже, как Американец, обессилила. «Может добавить интриги или взять инициативу в свои руки?» – вяло подумала она и тут же отмахнулась от случайной мысли. Был явно не её вечер. Ведь не сможет, не оторвётся, будет сидеть до изнеможения. И он, действительно, досиделся до конца, но не победного. Горькая, вонючая жидкость уже переполняла организм и не лилась, не проталкивалась в пищевод. Всё. Под завязку. Его явно тошнило, он побледнел. Трусливо-шатко поднялся, пригнул голову, и тяжело расставляя ноги, побрёл по дорожке к кустам. Он рвал в густой темноте долго, мучительно, громко, наконец, кусты зашевелились, как будто занавес закрылся, и Американец исчез за кулисами сцены, как провалился.

– Проводил. Победил стакан, не я. А если бы проводил? Пригласила бы в дом мертвецки пьяного человека? Жуть. Неужели это моё и я этого хочу? Не может быть, но почему же так жалко это большое беспомощное животное, блюющее под звёздами жаркой летней ночью. Ведь были когда-то шарм, и слова складывались в членораздельную речь. Подобрать? И что с ним делать? Будем начинать утро с опохмела, к обеду созреем и выйдем на свет божий, держась за руки, поддерживая друг друга. На что пить будем? Пенсия не скоро. Ой, лишенько.

Галя

– Олю, Олю, сядь прямо – Катерина поняла: вот оно. Фон, этот голос… именно он мешает ей целый вечер. Галя, подруга девчат и её новая знакомая, громко и безуспешно пыталась воспитывать свою шестнадцатилетнюю дочь, играющую с подростками в «дурака». И хотя девочка сидела буквально рядом, за соседним столиком, перекричать сложный и многоголосый улей террасы было невозможно. Но Галя не сдавалась. Она продолжала посылать свой призывный материнский клич, сигнал тревоги. Тут был важен подтекст: «Бойся, дочка, вокруг тебя мужчины, ты оторвалась от матери и в опасности». Галя была относительно спокойна, только тогда, когда дочь находилась от неё на расстоянии вытянутой руки. Девочка изредка оглядывалась на мать, рассеянно улыбалась, но ребята не давали ей отвлечься, и она тотчас же поворачивалась к матери спиной, продолжая игру и весело откликаясь беззаботным смехом на шутки юных поклонников. Чтобы убедить всех в своих страданиях, Галя принялась активно мучить подруг подробными рассказами о дочери, её проблемной спине, плохой успеваемости, монстрах-учителях, подростковых прыщах, болезненных месячных. Она свалила всё в кучу и уже не могла остановиться. Добрые подруги успокаивали заботливую мать и даже пытались усовестить. Негоже, мол, на глазах парней и всей террасы делать взрослой дочери замечания. Но Галя была непреклонна. Она твёрдо стояла на своём, нервно курила и пила пиво большими кружками. Ситуация и здесь грозила выйти из под контроля. Галя никак не унималась. Призывный клич к дочери повторялся с назойливой периодичностью. От бессилия у женщины уже дрожали руки, в голосе звучала слеза. Тревожно запахло грозой и истерикой. «Пора домой» – ещё раз лениво подумала Катерина, но не ушла. Она, как Американец, не могла уже бороться с собой, поддавшись течению.

На террасе Галю не то, чтобы не любили, нет, наоборот, здесь её окружали заботой и вниманием. Уж слишком худа, задёргана, даже затравлена. Она появлялась несколько раз в неделю, обычно с дочерью, изредка без неё. Галя, не останавливаясь и не делая пауз, текст сплошняком, тараторила, посвящая всех в свои бесконечные бытовые проблемы, судорожно, как за палочку-выручалочку хваталась за мобильник, вела бесплодные разговоры с какими-то своими спасителями. Обычно она жаловалась на отсутствие денег на счету и канючила телефоны с просьбой сделать один единственный звоночек. Причина всегда была очень веская, что-то на грани жизни и смерти. К поздним сумеркам Галя успевала крепко выпить, и тогда дочь тигрицей налетала на неё, пытаясь увести, но мать засиживалась до самого закрытия, несмотря на скандалы, уговоры и даже слёзы девчонки.

Когда рядом с ней появлялись мужчины, Галя преображалась. По большому счёту на террасе она пыталась, как могла, устроить свою жизнь, но нервы и тут сдавали. Идиллия вдвоём продолжалась недолго и всегда заканчивалась скандалом. Насытившись дармовым пивом, кавалеры у Гали были щедры, она выливала на них, как воду, всю свою злобу и отчаянье, она мстила им язвительным словом за неустроенность судьбы, за свою бездомность и неприкаянность. Она жалила, как змея, как крапива в малиннике. Ошарашенные кавалеры терпели недолго. Вскоре за столиком воркованье сменялось зловещей паузой, а дальше… дальше – следовала дуэль между мужчиной и женщиной. Дуэлянты выбирали исключительно холодное оружие, называемое в интеллектуальных кругах ненормативной лексикой. Всё происходило пошло, без фантазии и над террасой нёсся добротный, беспощадный обоюдный мат. Красота Гали мгновенно исчезала. Из миловидной молодой особы, аккуратно причёсанной и в меру подкрашенной, она превращалась в визгливую разбушевавшуюся пьяную тётку. Незадачливый поклонник жаждал мести и компенсации. Ещё бы, планы на вечер рухнули, деньги потрачены. Самые решительные даже предпринимали попытки Галю тут же на месте то ли прикончить, то ли просто избить. Галя не удивлялась. Она была готова к побоям. Но тут на защиту вставали дочь и девчонки-подружки. Дуэлянтов разводили по сторонам. Поклонник тотчас же исчезал с террасы навсегда, что явно не нравилось хозяйке: ещё один денежный клиент потерян. Галя же постфактум продолжала рваться в бой, по инерции пытаясь конфликтовать с подругами. Девчонки, мудрые милые девчонки, на провокации не поддавались и терпели.