Смертельная диета. Stop анорексия - Елена Романова

— так, как помогаешь сейчас, — кладу голову ему на колено, упираясь в кровать спинной костью и начинаю играть пальчиками на ногах, пытаясь согреть их, — сексом. Сексо-терапия.

— ха-ха, — добро смеется он, — хорошо, принесу весы, набираешь килограммы — устраиваем секс.

Любить или ненавидеть?

Чувство вины — это первое, что охватывает мозг, когда глаза цепляются взглядом за еду. Клетки паникуют и, взбивая мысли в голове, выплевывают ураган волнения в кровь. И я ощущаю это даже позвоночником, спинным мозгом. Стараюсь собрать осколки своего я, шепотом осознания, что нет вины, я могу поесть. Переступаю через себя и не даю голоду охватить тело. Не даю Ей опять наслаждаться мной, наслаждаться этим всем, что Она сотворила. Люди едят, любят, ходят в школу и на работу. Это жизнь. Выкидывать какую-то ее часть в помойку — глупо. Но стряхнуть со своей плоти чувство вины, прилипшее к костям, как жвачка, невыносимо тяжело.

Иногда мне кажется, что это игра. И я боюсь беспокоить людей, спрашивая принять а ней участие. Порой я думаю, они волнуются больше меня. Лишь поэтому я отказываюсь от помощи разложить фишки. Я уверена, я справлюсь сама. Я уверена, что все это не серьезно. Это надуманно ими, людьми вокруг меня. Это всего лишь увлечение, это глупость, почему же они переживают? Нужда в помощи — насколько она важна и насколько необходима? Я не осознаю проблему полностью? Я не осознаю, что превратилась в подсевшего на эту игру маньяка? А есть ли проблема? Я живу, дышу, радуюсь и жмурюсь от счастья, что не так? Есть ли то, о чем надо волноваться? Только весы говорят мне о том, что проблема есть. Они доказывают, что кто-то вокруг меня переживает не зря, что совсем чуть-чуть меня успокаивает — потому что я в страхе показаться выдумщицей и лжецом, лишь для того, чтобы кто-то милостиво протянул мне кусочек внимания. Только весы сейчас помогают мне не чувствовать вину за помощь, объятия и разговоры, которым мне протягивают. Даже зеркало… Даже глаза… Врут мне. Люди воспринимают все гораздо серьезнее, чем я. Мне стыдно за то, что они волнуются, как мне кажется, из-за пустяков. Но… Может, я отравлена Ей? Ослеплена? Или Она в новых идеальных гламурных очках, искажающих реальность. Мою.

Я как-то читала, что у анорексии есть несколько стадий. Уже не смогу повторить смысл, как под калькой, но, может, я что-то ухватила? В ней есть красота и перфекционизм. В ней есть то, чем можно наслаждаться. Без сомнений. На нее голодно смотрят, когда она голодна. Она заставляет тебя почти терять сознание, выжимая желудок. Она выдавливает всю твою красоту, впитывая жировые ткани и клетки, которые до сих пор все скрывали. Она демонстрирует всю тебя. Почти идеальную и прекрасную. На какой-то, начальной стадии. Она обретает уверенность, что сделала правильный выбор, схватив того, кто не отступиться и пойдет до конца, заигравшись в идеальную игру. Она увлекается и делает свое дело. Она знает, ты не сорвешься, поэтому она выбрала тебя — даже тут проявив свой перфекционизм. Ты будешь играть по ее правилам, упоенная изменениями, пожирая только глазами еду людей вокруг. Испытывая наслаждение от своей особенности, от того, что тебе не нужна еда. Ты начинаешь чуть жалеть тех, кто все еще кормится людским кормом, хотя объективно, тебе все равно. Полное равнодушие. Прострация. И невероятное чувство эйфории, когда голод охватывает тело. Ты голодная всегда. Всегда. Это не просто короткое слово. Это слово, которое регулирует все органы пищеварения в этот период. Тело почти идеально, но ей мало. Она не осознает, что перегибает палку. Точнее, она осознает, она не дает осознавать это тебе. И ты, как идеальная жертва ее идеализма, подчиняешься ей, гламурно распахивая всю себя, давая ей наслаждаться ее властью. Твои глаза обманывают тебя, она улыбается и убеждает, как особенно ты выглядишь. Как особенно ты чувствуешь. Если ты ешь что-то, соблазненная кем-то, она отворачивается и наказывает тебя, жестоко обручая тебя ладонями и топит в голоде несколько дней. В такие периоды ты стараешься ублажить ее и испытываешь невероятное умиротворение, когда голод дает о себе знать болью в желудке. Головокружения уже нет давно, они остались далеко на той стадии. Постепенно перетекая в следующую субстанцию, когда люди вокруг смотрят и ты начинаешь смущаться. Ты осознаешь, что они смотрят не потому что восхищаются, а потому что жалеют. Или недоумевают. Ты соглашаешься, но Она заставляет тебя делать это. Соглашаться. Твое убеждение — зависть. Ты все еще идеальна. Ты обещаешь кому-то что-то относительно еды, которая уже давно выброшена из твоего существования. Пытаешься есть, смотришь в зеркало и слышишь ее голос, ее убеждение, насколько отвратительно наполнять идеальное тело чем-то съедобным, привычным для людей. Ты начинаешь обманывать, перечисляя, сколько съела, травясь лишь чашкой кофе за трое суток. Одежду найти становится чем-то почти сверхъестественным, но ты все еще ощущаешь обман вокруг себя. Ты веришь толь Ей. Волной падаешь на очевидное. Люди вокруг волнуются, хотя тебе все кажется чепухой. Тебя толкают на весы и ты оцепениваешь от шока. Ты стараешься, иногда пытаясь не слушать Ее. Но за столько времени ты полюбила ее, она стала частью тебя, ты говоришь с ней, ты — почти она. Сейчас тебя смущают взгляды. Потому что это взгляды жалости на нечто нечеловеческое. Но самое страшное, ты не видишь этого. Ты можешь чувствовать, контролируя руки, проводя по своему телу — ты знаешь форму каждой кости, потому что на них больше нет плоти. Ты — нечто, нечто полное костей, обвиваемых кровяными сосудами. А Ей нравится, как ты выглядишь. Она все еще наслаждается правильно выбранной жертвой. Кошмар, упакованный в мое сознание, насколько худа и безнадежна я стала, окутан не меньшим кошмаром, насколько я все еще зависима от нее и ее мнения относительно красоты. Я люблю ее. Я не хочу, чтобы она уходила. В этом жестокая правда. Да, я испугана весами и очевидной жалостью со стороны людей, но я все еще в ее теплых гламурных объятиях… Я боюсь потерять ее, как жизнь. Хотя сейчас мне нужно выбирать между жизнью и ей. Я выбрала жизнь. Но все так изменчиво. Может, можно оставить обеих?

Я боюсь булимии…

Стыд. Хочу хранить анорексию. Хочу впитывать ее каждой своей клеткой, хочу прижать ее нутром и не дать дышать полной гордой грудью. Горсть орех в ладони… Я не голодна. Точнее, мой желудок полон… Ну поло… Ощущение пустоты… И хочется нажраться… Концентрация на руках, ореховой шелухе и коренастых плодах, напитанных насытностью. Хватаю ртом пару штук, затем — всю волю в кулак и кидаю орехи обратно в корзину. Меня тошнит. I wish I could throw up. But I can’t. Булимия — это жалость, это бедность и отсутствие шарма. Булимия — это то, что вдавливает в депрессию и безысходность, царапает горло от ногтей и колени от пола ванной. Я не позволю ей пробраться в мое тело. Я просто не позволю. Это недопустимость возможна посредством плотной раковины, в которую можно забраться, уткнувшись носом в колени худых ног. Тотальный голод и «прошу-прощения, дорогая анорексия». Булимия — удел слабых. Анорексия — доказательство воли и перфекционизма. Я не разрешу ей вот так уйти. Я не дам себе вот так выбросить все, что она со мной сотворила, оголив кости и показав полуобморочное наслаждение боли в желудке от голода. Булимии нет места в моей жизни. Потому что анорексия гораздо сильнее. Гораздо важнее. И намного роднее.

Канада

Доплелалсь, шмыгая носом и пытая удержать раскалывающуюся голову на плечах хотя бы до лавочки. Пристраивая свою худую задницу на скамейку, слышу их… толпу девчонок и парней, жующих чипсы и еще-какую-то-канадскую-хренотень: 'Посмотри, какая худая. Ка-а-а-а-ак?' Стараюсь улыбаться, но простуда выворачивает только боль и желание поскорее добраться до постели и уснуть. А еще нестерпимо хочется сказать одной девушке, прыгающей по лавочке с пакетиком начос, она безумно привлекательная. Но сил открыть рот просто нет. Мне почему-то нравится делать комплименты незнакомым людям. И я всегда делаю. Искренне. От всего сердца. Смотрю на тупые испачканные носики своих ботинок и почти засыпаю, как мне больно шарахает по голове звонким голосом ее подруги: «Какого хрена ты на меня так грязно посмотрела?». Чуть не подавилась от удивления: «Прости, что?» Она, не подходя ближе, но обрастая дружками со всех сторон начинает опять: «Какого хрена ты на меня так грязно посмотрела?» «Я ничего не делала.» «Сделала. Ты думаешь, если такая стройная, можешь смотреть на всех, как на дерьмо?». Упираюсь взглядом в свои ботинки. Мне слишком хреново, чтобы спорить с ней. И вообще… Мои ли это проблемы? Сейчас хочется плакать — я ничерта не сделала, я даже не видела эту мочалку три минуты назад. А теперь она мне высказывает, какая я сволочь, худее ее на пять размеров. Мне ли плакать надо? Она завидует мне или издевается? Настолько плохо, что плевать…